В интервью рассматриваются перспективы философии в связи с осознанием необходимости мыслить на национальном языке. Автор пытается показать, что сознание непереводимости тех или иных философских понятий, укорененных в языковой стихии отдельного языка, не только не препятствует развитию философии как строгой науки, но и, наоборот, содействует обогащению как философских универсалий, так и развитию концептуального аппарата национальных языков.

Рассматривая уникальный и весьма полезный «Европейский словарь философий: лексикон непереводимостей» под редакцией Б. Кассен, автор указывает на некоторые теоретические изъяны этого масштабного философско-лексикографического исследования. Многие приведенные здесь феномены (непонимание, переинтерпретация, продуктивное искажение и пр.) не свойственны только переводу, а широко распространены и во внутри(одно) языковом философском обиходе. Подробнее остановившись на статьях, посвященных русской философии, автор выявляет их подспудные мифы и идеологемы.

В статье рассматриваются основные характеристики французского философского языка. Язык, скорее, женщин и пролетариев, нежели ученых, философский французский, основан на убеждении, что мыслительный акт открыт и предназначен всем. Наперекор зачарованности самодостаточным словом и этимологией, то есть началом, происхождением и сущностью, во французском языке ставка делается на синтаксисе, то есть на отношениях и утверждениях. На этом основании философия на французском языке всегда является политической: между аксиомой и сентенцией, против консенсуса и двусмысленности, французский запечатлевает в ней свою достоверность и свой авторитет.

В статье рассматривается роль Романа Якобсона в становлении французской школы теории и философии перевода. Отталкиваясь от классической статьи «Лингвистические аспекты перевода», автор показывает, что Якобсон в работах по славяноведению разрабатывает более сложное учение о переводе, восходящее к идеям Гумбольдта и немецкому романтическому языкознанию. В рамках этой концепции обнаруживается, что перевод может рассматриваться не только как более или менее ущербная форма оригинала, но и как продолжение его существования в иной форме.

В статье рассматриваются отношения перевода и герменевтики, трактуемой, в традиции Шлейермахера, как метод понимания «чужой речи». Особое внимание уделяется анализу концепции философского переводоведения Антуана Бермана (1942–1991), в рамках которой формулируется проблема философской критики перевода в связи со становлением субъективности переводчика. В противовес концепции Бермана рассматривается также позиция А. Мешонника (1932–2009), который отвергает рассмотрение перевода в понятиях герменевтики, сосредоточенной на проблематике смысла и значения, и не принимающей во внимание проблемы литературной формы.

Статья посвящена анализу отношений между языком и мышлением. Автор исходит из парадоксального положения, согласно которому как нет такой возможности истории, в которой примирились бы «язык» и «мысль», достигнув полной конгруэнтности, так нет и такой стадии языка, восходящей к абсолютному завершению всех наук, где логика встала бы на место идиома, лишенного, наконец, всякой идиолектности. В этом отношении перевод предполагает погружение в историчность не только потому, что переводчику надлежит через интерпретацию восстановить то, что означал переводимый текст, но и потому, что ему нужно понять тот способ, посредством которого этот текст устанавливал отношения с истоками и целями смыслополагания.

В теоретическом споре А. Мешонника и Ж.-Р. Ладмираля сталкиваются две мощные концепции и теории перевода. С одной стороны, новая поэтика, где главным звеном выступает поэтическая субъективность, основанная на понятии дискурса в противовес школьной оппозиции «язык/речь», с другой стороны, философия языка, понимаемая как знание, обязывающее себя отвечать требованиям собственной методологии, в частности процедурам критического контроля, производимого аргументативной рационализацией.

В работе А. Бермана рассматривается идея перевода в культуре и философии немецкого романтизма в свете центрального понятия Bildung. Краткая и схематическая характеристика Bildung как образования национальной культуры свидетельствует о том, что этот опыт самым тесным образом соприкасается с движением перевода: перевод отталкивается от своего, того же (известного, будничного, знакомого), чтобы двигаться в сторону чужого, другого (неведомого, чудесного, Unheimlich), и чтобы исходя из такого опыта возвращаться в исходную точку.

В эссе Ж. Деррида анализируются отношения между французским языком как языком национальным, ставшим в определенный момент государственным, и языком философии, складывающимся из целого ряда центробежных сил, из рисков диссоциации, более того, разрушения, подрыва, что не исключает того, что философия может в то же время государством поощряться. Вместе с тем в этом анализе этот национальный доминирующий язык и единственный государственный язык противопоставляется другим естественным языкам («мертвым» или «живым»), ставшим, по техническим и историческим причинам, привилегированными векторами философской и технико-научной коммуникации: латынь до Декарта, англо-американский сегодня.

В статье рассматривается концепция перевода в творчестве Гёльдерлина: по мысли поэта-романтика, греческое искусство нуждается в правке. Не просто в осовременивании, актуализации, но в стремлении к тому, чтобы оно больше соответствовало нашим «представлениям», то есть более «убедительном» обхождении с мифологическим материалом. Также, насколько это возможно, оно требует упрощения в своей литературности: то есть трансляции этого искусства безотносительно его блистательной риторики. Почитание буквы суть проявление своего рода переводческого буквализма. Буквализм Гёльдерлина превращает его переводы Софокла в последние великие поэмы самого классика немецкой поэзии.

В статье рассматривается парадокс субъективности переводчика. Признавая и принимая несводимость к общему знаменателю пары «свое—чужое», переводчик обретает вознаграждение в признании непреодолимости диалогического статуса акта перевода, воспринимая его в виде головного горизонта для своего желания переводить. В этом заключается онтологический вызов перевода, превращающий задачу переводчика в агон. Согласно Рикёру, несмотря на агонистический характер, драматизирующий задачу переводчика, последний может обрести счастье в культе языкового гостеприимства.

В беседе прослеживаются основные тенденции восприятия немецкой классической философии во Франции — от романтиков начала XIX века до сюрреалистов начала XX века и новейших переводов Фрейда и Хайдеггера. Особое внимание уделяется проблеме разделения интеллектуального труда, оставившего филологов по одну сторону, а философов — по другую. Вместе с тем акцент ставится на поэтике философского текста: во всяком дискурсе есть что-то недискурсивное; в речи есть воздух, дыхание, интонации, своего рода секретный язык жестов, и все это может и должно быть сохранено в переводе философского текста.

В статье рассматриваются биографические, исторические и культурные истоки проникновения немецкой философии в различные сферы интеллектуальной жизни Франции 30-х годов XX века. При этом отмечается, что мобилизация внешних интеллектуальных ресурсов, в том числе из пореволюционной России, стала благоприятной возможностью для тех, кто не имел значительных шансов на признание университетскими институциями: именно в рамках такой логики следует понимать сосуществование в интеллектуальном поле разрозненных представителей литературного авангарда, науки и философии, а также множественность точек зрения у определенных деятелей науки и философии. Упор делается также на ту роль, которую сыграли в этих процессах различные внеуниверситетские образовательные и научно-исследовательские учреждения.

В статье затронут широкий спектр проблем, связанных с переводом философских текстов. В частности, перевод философской терминологии с одного европейского языка на другой. По мысли автора, корень проблемы лежит в отсутствии своего рода идеальных или идейных зерен, объективированного содержания, которое переносится из одного языка в другой, лишь меняя обличье. Вместе с тем именно на таком допущении основывается практика перевода философских текстов и лингвистические теории перевода, восходящие к догматически понятой концепции Ф. де Соссюра.

В статье рассматриваются характерные позиции ряда русских мыслителей в отношении перевода. При этом обращается внимание на то, что невнимание русской философии к проблеме перевода восходит, как минимум, к спору Пушкина и Вяземского о философских потенциях русского языка и проблеме буквального перевода. Переводческая программа Вяземского представляется в виде предельно радикального интеллектуального жеста, нацеленного на разрыв с некоей политикой самобытного русского слова. Буквализм, которому Вяземский стремится следовать в переводе «Адольфа», выступает как знак изъявления политической воли, направленной на решительное приобщение русского общежития к европейской культуре и «практической метафизике».

В статье рассматриваются основная проблематика статьи В. Беньямина «Задача переводчика» и трудности, возникающие в связи с ее переводом на русский язык. Главный тезис исследования состоит в том, что Беньямин объединяет традиционные теории перевода, следующие идеям дословности, и теории вольной передачи смыслового содержания на новой основе, совмещающей метафизическую идею «чистого языка» его ранних работ и более поздние идеи языка как архива нечувственных подобий и бессознательной миметической способности. Однако центральным пунктом его теорий языка и перевода выступает идея пустого, невыразимого, но и неинструментализуемого плана трансценденции, которую можно понять только из его учения об истории и памяти, квазитеологических и квазиполитических размышлений позднего периода творчества. Реконструкции этой неэксплицированной самим Беньямином идеи и посвящена статья.