Статья представляет собой введение к блоку работ, посвященных осмыслению условий возможности и состоятельности притязаний на уютность существования в ситуации, вызванной к жизни так называемой цифровой революцией. Эта ситуация характеризуется радикальными изменениями как в технологическом, так и в социальном укладе: политика, экономика, культура, а также повседневная жизнь и сама природа, подвергаясь цифровизации, превращаются в объекты, способ существования которых ставит под вопрос релевантность традиционных форм обращения с такими понятиями, как собственность, отчуждение, ответственность, справедливость, гуманность и т. п. Кроме того, цифровизация заставляет пересмотреть отношение к фундаментальным оппозициям (природа/культура, психическое/физическое, живое/мертвое, серьезное/игровое, рациональное/аффективное, реальное/фантазматическое и т. п.), структурирующим наш опыт и задающим координаты его вменяемости и познаваемости. Возможно, ощущение общей неуютности жизни в мире после алгоритмов — лишь временное, частичное и чисто оценочное явление; но также вероятно и то, что сегодняшняя озабоченность уютом (возможностью обретения «дома в цифре») может послужить импульсом для переосмысления статуса утопии как формы критического мышления о современности.

В статье обсуждается утопия уютной жизни как ответ вызовам технологий и цифровизации. История утопии уюта прослеживается от сентименталистского проекта «хорошей» жизни в романе Жан-Жака Руссо «Юлия, или Новая Элоиза», который, по мнению автора, не является утопией в полном смысле слова. Утопическое мышление не характерно для романтизма, поскольку здесь идеалом является особое внутреннее состояние, которое невозможно вписать в мир как целое. Мир будущего видится в оптике научной фантастики, а реальность — как антиутопия. Автор трактует как антиутопию теорию отчуждения Карла Маркса. Она сопоставляется с теорией отчуждения Рахель Йегги, в которой политико-экономическая проблематика присутствует в столь же малой степени, сколь и романтический идеал реализации сущности человека.
Концепция Йегги сочетает элементы критической теории с социальной психологией аналитического толка. Ее главная идея состоит в тотальной апроприации мира, которую автор статьи называет щедрой. Она предполагает, что отчуждение есть отсутствие отношений там, где они должны быть, поэтому его устранение сводится к выстраиванию отношений фактически с чем угодно. Автор показывает, что теория Йегги неосентименталистская и во многом сближается с «хорошей» жизнью Руссо. От романтизма же теория Йегги позаимствовала веру в прогресс. Он оказывается конститутивным элементом щедрой апроприации. Прогресс берет на себя функцию голой необходимости, или «не-человеческой» силы Маркса. В результате человек освобождается от ответственности за что-либо, выходящее за пределы его частной жизни. Но такое решение наталкивается на важную черту прогресса: он несет счастье одним людям, используя других как ресурс. Утопия уютной жизни оказывается призывом игнорировать это обстоятельство.

В статье анализируется пользовательский интерфейс как условие присутствия в цифровой реальности. Показано, что в единстве языковых практик, аппаратов желания и социальных институтов он ближе к формам жизни, чем к формальным системам, а потому в основании рационального и технологического подхода к интерфейсу, его возможностям, функциям и ограничениям следует распознать и описать миф, определяющий способ существования в интерфейсе. Обычно полагают, что это миф об общественном установлении, совершенном языке, оптимуме правления, поэтому мы стремимся проживать интерфейс в стиле, вдохновленном Жан-Жаком Руссо.
Автор статьи демонстрирует, что мы лишь воображаем, будто проживаем один мифопоэтический сценарий, поддерживая и утверждая своими действиями и поведением совсем иной — далекий от первого (и как раз в тот момент, когда думаем, что преследуем первый). Так, ряд обнаруживаемых эпистемических искажений и противоречий дает увидеть, что логика и прагматика, которые интерфейс предписывает формам цифрового поведения и взаимодействия, по букве и исполнению ближе к галлюцинаторно-аутоэротическим машинам наррации, созданным маркизом де Садом, чем к утопическому мифу Руссо. Мы обнаруживаем де Сада там, где больше всего стремимся к Руссо. Дать слово де Саду в качестве изобретателя интерфейса означает показать, что антиномичность цифрового взаимодействия является продуктом борьбы двух взглядов на утопию — формально-руссоисткого и акторно-садисткого, — один из которых неизменно гипостазируется, а другой вытесняется.

Статья представляет собой два независимых друг от друга нарратива, из разных оптик проблематизирующих вопрос о статусе утопии и характере утопического мышления в немецкой критической теории и, шире, диалектической философской традиции. В своей части статьи Антон Сюткин рассматривает трансформацию утопического мышления в контексте развития материалистической диалектики. Автор показывает, что в первой половине ХХ века представление о возможности осуществить спланированный революционный прыжок в утопическое царство свободы (Фридрих Энгельс, Дьёрдь Лукач) сменяется отказом от формулирования утопии в качестве позитивной программы (Адорно). В результате марксистская мысль спасается от срыва к репрессивной тотальности, но ценой паралича утопического воображения. Альтернативой автор видит обращение к наследию Эрнста Блоха, реактуализируемому с помощью проектов Славоя Жижека и Алена Бадью.
В свою очередь Артем Серебряков фокусируется на проблеме репрезентации утопии и ее соотнесенности с благом в контексте дебатов Блоха и Адорно. Если Блох выступает апологетом работы утопического воображения, следования за дневными грезами о наилучшем, то Адорно считает недопустимым репрезентацию утопического во имя спасения последнего от овеществления. Однако адорновскую позицию нельзя редуцировать к меланхолическому эстетизму: работа утопического мышления должна получить выражение в форме конкретных политических требований, обосновывающих необходимость кардинальной перестройки общества. Вопрос о соотношении утопического мышления и утопического воображения является фундаментальным для определения того, какие задачи должна ставить перед собой философия и как ей следует реагировать на собственные неудачи.

В статье предпринимается попытка выделить и описать современные практики «воскрешения» субъекта в цифровом пространстве в контексте появления и распространения чат-ботов на базе искусственного интеллекта. Цифровые ресурсы конструирования дигитального образа субъекта в диалоговой форме осуществляют посредническую функцию памятования, производя и генерализируя «тексты жизни». Анализируются актуальные формы воспоминания в динамике индивидуальной памяти, а также разрабатываются различные уровни и смыслы современного дискурса дигитального «воскрешения» субъекта. Воспоминание рассматривается и как технологически унифицированная практика перманентной актуализации памяти об индивиде, и как результат конструирования персонального образа, предназначенный для посмертных трансляций и обработки в сетевом пространстве. Создание цифровой копии умершего, сконструированной по единому, унифицированному шаблону, представлено в качестве одного из актуальных способов формирования представлений о прошлом индивида.
Приводится и подвергается анализу многообразие современных технологических разработок (тестовые (стартапы) и конечные коммерческие продукты), которые проектируют и транслируют посмертный образ человека в дигитальном режиме. Затрагиваются идеи Пьера Нора, Яна Ассмана, Алейды Ассман, Мишеля Фуко, Герта Ловинка, Германа Люббе, Теодора Адорно. Статья проблематизирует также понятие субъективности сквозь призму императивов и стандартов, лежащих в основе такого концепта, как «забота о себе». Практики «заботы о себе» включают в себя аспект памятования: требование формирования собственной биографии, ее передачу, конструирование воспоминания об образе физического и дигитализированного человека. Формулируется следующий вывод: частными формами «заботы о себе» в цифровом пространстве выступают практики реактивации субъекта, актуализации памяти о нем на основании утвержденных репрезентирующих его составляющих.

Описания вилл в письмах Плиния Младшего представляют своего рода утопию. В ее основе — идеал облагороженной и приятной жизни, ключевое место в которой занимают возвышенные литературные занятия. Для реализации этого идеала требуются вдохновляющее природное окружение и определенная степень уюта, но не обычные для римлян круга Плиния приметы роскоши: позолота, слоновая кость, дорогие статуи. Описание Плинием своих вилл — это и не рассказ о статусе, общественном влиянии, будь то в политических или литературных кругах: его жизнь на виллах предполагает временное удаление и от бремени, и от дивидендов общественных обязанностей, сосредоточение на занятиях, чередуемых с отдыхом, при этом речь не идет об эскапизме.
Жизненный идеал, выступающий за тем, как Плиний описывает свои виллы, органично соотносится с его темпераментом и мировоззрением, какими они проявляются в письмах, не имеющих отношения к загородному времяпрепровождению. Как в описании вилл Плиний ничем не кичится, ни с кем не спорит,
так и на пространстве всего сборника писем он выступает благожелательным, толерантным, дельным,
заботливым человеком, обладающим при этом твердыми убеждениями. У(ю)топия Плиниевых вилл не является проектом коллективного переустройства, однако это — разработанный идеал, открытый для всех. Гуманизм Плиния удивительным образом предвосхищает гуманизм Нового времени.

В статье рассматриваются новые способы интеракции, нестандартные интерфейсы и контроллеры, основанные на деконструкции классических для геймдизайна систем управления. Еще в середине 1960-х годов Маршалл Маклюэн, предваряя критику технологий и виртуального капитализма, развернувшуюся позднее на страницах киберпанк-романов, писал, что наши тела и центральная нервная система принадлежат крупным корпорациям. Организация чувственности через интерфейсы и контроллеры, различные аппараты и технические устройства сегодня перестала быть грезой футурологов и фантастов. Дизайн устройств формирует нормативные телесные схемы, в связи с чем крупные компании, такие как Sony, Microsoft и Nintendo, тратят сотни миллионов долларов на расчет эргономичных способов интеракции, создают технически удерживаемую телесность игрока. Однако эта нормативная телесность иронично и легко, издевательски и безжалостно переизобретается в проектах инди-разработчиков, художников и инженеров-энтузиастов.
Основа предлагаемого текста — анализ 166 проектов-финалистов крупнейшего ежегодного фестиваля альтернативных контроллеров alt.ctrl.GDC, а также анализ работ коллектива /////////fur//// кельнских художников Тильмана Райфа и Фолькера Мораве, которые используют боль в качестве геймплейного ресурса. Во многих рассматриваемых проектах, формирующих неконвенциональный опыт интеракции, используются аналоговые манипуляторы, физическое воздействие на тело, включение в геймплей непривычных игровых элементов (вымя коровы, музыкальные синтезаторы, холодное оружие и др.). В статье, с одной стороны, описывается текущая фаза антропогенеза и присущие ему технологические формы насилия, а с другой — рассматривается их деконструкция в работах художников, инженеров, дизайнеров.

Цифровые гуманитарные науки существуют как самостоятельное направление деятельности современных университетов. Основания объединения гуманитарных наук под общим определением «цифровые» и отношения каждой из них с самим понятием «цифровой» неочевидны и нуждаются в критическом анализе. Авторы статьи предпринимают такой анализ и обращаются к академическим предпосылкам цифровизации гуманитарного знания и ее проектным применениям. С помощью четырех метафор описываются способы присвоения «цифрового» как собственного метода, предмета или объекта разными науками (социологией, филологией, культурологией); выявляются конфликты и проблемы, возникающие при разных типах такого присвоения; определяется ключевая проблема цифровой гуманитаристики как области знания. Эта проблема связана с разрушением дистанции между знанием (теорией), методом и объектом. На примере проектной деятельности продемонстрировано, что разрушение этой дистанции, будучи осознанным, может стать основанием для представления цифровизируемых объектов не только в качестве ставших, но и в качестве становящихся. В заключении предлагается понимание цифровизации гуманитарных областей не как научной революции (по Томасу Куну), ведущей к смене парадигмы в рамках той или иной дисциплины, а как стадии развития научного знания, требующей обращения к философской рефлексии для пересборки общих научных оснований гуманитарных дисциплин.

Статья посвящена вопросу о том, что происходит со статусом человека в современный период распространения технологий искусственного интеллекта (далее — ИИ). Демонстрируется недостаточность ресурсов антропоцентризма для определения реального положения человека на том основании, что в качестве следствия он ведет к фиксации простой инструментальности за системами ИИ. Такое распределение ролей между человеком и технологией не соответствуют реальной сложности функционирования и взаимодействия человека и ИИ на современном этапе. ИИ в силу своего устройства обладает определенной степенью автономии, непрозрачности и непредсказуемости, что позволяет в целом говорить о нем как об агенте. Однако если допустить расширение поля морали в результате ее переориентации с субъекта действия на объект и его морально значимые изменения, то искусственные агенты могут расцениваться как моральные агенты (проект информационной этики Лучано Флориди).
Однако эти агенты проектируются и обучаются людьми на основе данных, которые производятся, собираются, размечаются людьми. Реальность производства технологии в ее социальном аспекте настолько сложна, что в итоге не представляется возможным учесть отдельный вклад всех агентов (человеческих и нечеловеческих) в ее функционирование. Поэтому для фиксации этой ситуации используется понятие социотехнической мультиагентной системы.
Она характеризуется различными уровнями агентности: каузальной, моральной и моральной с возможностью несения ответственности.
Человеческое в социотехнической системе является источником моральной агентности и ответственности в силу того, что они являются
его сущностными свойствами.
Дальнейшее направление исследования социотехнической системы
определяется необходимостью проработки проблемы пробела в ответственности.

В своих программных трудах Рене Декарт, помимо выстраивания впечатляющей метафизической системы, раз за разом раздает обещания счастья, которое непременно должно сопровождать занятия философией по новому образцу. В чем именно состоит это счастье и способна ли картезианская конструкция выполнить данное обещание? Для кого оно может наступить? Если относиться к этому обещанию всерьез, как к инструкции по обретению vita beata, то можно обнаружить серьезного конкурента персонажу картезианской повести о построении новой науки в главном герое романа Виктора Пелевина KGBT+. Он выполняет те же процедуры, что и картезианский субъект, совпадения с которым весьма точны. Ключевым актом для обоих оказывается прогулка, ambulo-sum(nt): и Декарт, и его последователи — Готфрид Вильгельм Лейбниц и Бенедикт Спиноза, — и Пелевин показывают, что прогулка является не наградой за хорошо выполненную работу по спасению души, она и есть работа. Это блаженная работа, в которой совпадают путь и цель, ровно как в прогулке, когда гуляют, чтобы гулять. Пелевин обещает счастье, но случается оно вовсе не с картезианским субъектом. На это противоречие проливает свет третья фигура — Джордано Бруно, которая позволяет показать, что обещание может быть выполнено только при отказе от понятия протяженности в пользу пространства. Ведь в прогулке важно, скорее, не кто гуляет, а где: бывают места и пространства, в которых погулять не получится. Куб Неккера помогает нам уразуметь понятие того пространства, в котором происходят три описываемые прогулки (Декарта, Пелевина и Бруно), направленные к обретению высшей цели учений, адептами которых выступают указанные персонажи.

Статья посвящена осмыслению цифровой бездомности. Исходным пунктом рассуждений автора выступает тезис Шошаны Зубофф о том, что в условиях надзорного капитализма люди лишаются дома в том смысле, что их существование целиком (включая внутренний мир) подвергается оцифровке. Цель этой оцифровки — достижение полного контроля над нашим поведением, в котором могут быть заинтересованы как капиталистические корпорации, так и правительства. Особый интерес в концепции Зубофф, по мнению автора, представляет навязчивое использование военной метафорики: она постоянно подчеркивает сходство между деятельностью надзорных капиталистов и завоевателей (например, конкистадоров). Это позволяет провести аналогию с трактовкой войны в работах Эрнста Юнгера (таких как «Рабочий», «Тотальная мобилизация» и др.).
Не оспаривая необходимости критиковать образ действий надзорных капиталистов, автор ставит под вопрос неизбежность обращения к образу войны как выражению предельной экзистенциальной серьезности, сосредоточенности, мобилизующей все способности субъекта для достижения подлинно значимых целей. Отталкиваясь от критики, высказанной Вальтером Беньямином в адрес Юнгера, автор показывает, что, возможно, как раз напротив — не сосредоточенность, а именно рассеянность могла бы послужить наиболее разумной формой существования в ситуации радикальной неуютности, порожденной капиталистической цифровизацией.

Статья рассматривает концепцию Иоганна Готлиба Фихте о «закрытом торговом государстве» и его взгляды на войну и границы. Автор анализирует использование Фихте термина «естественные границы» и его роль в легитимации консолидации государства посредством войны. В работе исследуется аргумент Фихте о том, что философы исторически «вздыхали о войнах», и его утверждение о неизбежности войны в текущем положении дел. Фихте предлагает для отмены войны устранить ее первопричину, позволив каждому государству обрести свои естественные границы. Автор углубляется в понятие Фихте о «закрытом торговом государстве» и его связь с идеей естественных границ. Фихте представляет это государство как самодостаточное и обособленное от других, с четко определенными границами. Также обсуждается концепция «внутренних границ» как средства преодоления и замены естественных границ. В статье рассматривается обоснование Фихте «последней войны», которая положит конец всем будущим войнам путем установления естественных границ. Автор критикует логику этого аргумента, отмечая, что он потенциально может привести к глобальному конфликту. Анализируется попытка Фихте сделать эту последнюю войну максимально мирной, включая его идею «оккупационного марша» вместо кровопролитного конфликта. Автор утверждает, что эта концепция основывается на отрицании существования «другого» государства. Наконец, в статье обсуждается взгляд Фихте на торговую войну и ее связь с территориальными конфликтами. В заключение автор размышляет о том, как проект Фихте о закрытом государстве в конечном итоге обращается внутрь себя, отрицая само понятие границ как способа взаимодействия с другими.

В статье утверждается, что одной из основных характеристик модерна является лежащий в его основании парадокс, который можно было бы обозначить как установку на секьюритизацию через катастрофу. Автор показывает, каким образом из стремления к преодолению катастроф и кризисов формируется установка на их утилизацию, то есть на создание аппаратов или устройств, гарантирующих безопасность и успешное преобразование катастроф в благо или преимущество. Предлагается анализ полемики вокруг концепции катехона Карла Шмитта, поскольку она стала средоточием споров о гарантиях сдерживания катастрофических событий в связи с вызовом, брошенным новыми технологиями и последними представителями мощной волны технооптимизма в лице кибернетического движения. Катехон оказывается чрезвычайно удобным концептом аналитических усилий, который, удерживая отсылку к библейской традиции, связывает в единый проблемный узел современные теории больших политических пространств, империи как силы удержания, суверенитета и политического.
Акцент в статье делается
на анализе катехона представителями кибернетического движения, поскольку в основном именно они настаивали на возможности создания систем автоматического контроля и преодоления кризисов и катастроф. Утверждается, что рост автоматизации технологического универсума не сужает пространство принятия политических решений, но трансформирует политику и делает ее трудно идентифицируемой. Демонстрируется, что одним из препятствий идентификации политического в современную цифровую эпоху является унаследованный от Шмитта образ политики, сформировавшийся на основе
оппозиции между легализмом и децизионизмом, значимость которой исчезает внутри новых технических систем. Катехон, предохраняющий от кризиса, столь же трудно идентифицировать, как политическое или источники угроз.

В то время как аналитическая философия остается основным форматом академического философствования в Великобритании и США, завоевывая позиции на европейском континенте и в третьем мире, ее осмысление как культурного феномена значительно отстает от масштабов ее распространения даже на уровне идентификации. В статье рассматривается решение этой проблемы Гансом-Иоганном Глоком — одним из самых именитых историков аналитической философии, задающих параметры дискуссии по этому предмету в современной метафилософии. Демонстрируя, как Глок одну за другой дезавуирует принятые идентификации аналитической философии (начиная с географической и завершая идеологической) и предлагает свою — через «семейные сходства» и «семейные связи», автор критикует ее как cовокупно консенсусную и методологически противоречивую.
Предлагается альтернативное, авторское понимание феномена аналитической философии как очень традиционной исследовательско-контровертивной практики, которая является отнюдь не революционной (какой ее хотели бы видеть ее нерассудительные апологеты, упорно позиционирующие ее как современную философскую школу, берущую начало от Бертрана Рассела, Джорджа Эдварда Мура и Людвига Витгенштейна, иногда и Готлоба Фреге), но типологически неотличимой от многовековой и интеркультурной схоластической. Это определение не несет ни тени пейоративности, но позволяет понять, что в истории обсуждаемой практики деятельность названных фигур видится хотя и веховой, но никаким образом не основоположной. В статье уделяется внимание и тем последствиям, которые несет с собой апроприация аналитической философии на отечественном книжном рынке одним из издательств, привлекающим одних и тех же переводчиков.