Статья очерчивает контекст трех первых номеров «Логоса» 2017 года, в основе которых лежит идея атласа, призванного разметить картографию интеллектуального ландшафта акторно-сетевой теории (АСТ) и плоских онтологий. За несколько десятилетий своего существования АСТ превратилась из отдельного подхода к исследованию науки и технологий в трансдисциплинарное семейство теорий, объединенных набором базовых свойств, частичных связей и общих отсылок. В статье обозначаются траектории развития и рецепции АСТ. Бруно Латур рассматривается как одна из главных точек сборки подхода. Один из основателей АСТ, Латур принял участие во многих трансформациях проекта, в его коллективном закрытии и перезапуске. При этом «Латур» оказывается именем, указывающим то на конкретного интеллектуала, то на Парижскую школу АСТ, то на сеть исследовательских проектов, то на весь акторно-сетевой подход. Его имя скрадывает различия четырех смыслов и обеспечивает постоянные смещения между ними. Изменчивость Латура привлекает внимание критиков и читателей, порождая все новые интерпретации его работы. Классический пример — его полемика с Дэвидом Блуром, лидером Эдинбургской школы в социологии научного знания. Их столкновение оказывается важным событием, во многом определившим, какой теоретический стиль будет доминировать в исследованиях науки и технологий. Статья завершается обсуждением эмпирических приложений теории, в котором поясняются соответствующие трансформации словаря и подхода.

Данная статья посвящена разбору одного курьезного прецедента в истории социальной теории — рождению (во многом случайному) объектно-ориентированной социологии из духа социологии науки. В фокусе нашего анализа — полемика Дэвида Блура и Бруно Латура, которой предшествует длительная позиционная война сторонников «сильной программы» с представителями «слабых» подходов в социологии знания. Далее мы попытаемся показать, как произошел раскол витгенштейнианского лагеря в социальной теории, как внутренние столкновения «скептицистов» и «антискептицистов» привели к ослаблению позиций Эдинбургской школы и как Латур воспользовался спешным отступлением Блура на заранее подготовленные консервативно-дюркгеймианские позиции. Анализируемая нами полемика — трагическое событие в истории социологии науки, последний решительный бой «сильной программы» в борьбе с куда более радикально настроенными оппонентами. В этой битве титанов Латур впервые использует свой онтологический аргумент — концептуализацию объекта как самореферентного, недоопределенного и каузального единства, и именно этот концептуальный ход даст толчок к появлению объектно-ориентированной социологии. Почему френология получила такое распространение именно на британских островах? Является ли единица числом? Как обращение к концепту «формы жизни» (Lebensformen) позволило ответить на вопрос о социальности научного знания? Как антискептицистская аргументация в поствитгенштейновской социологии науки ослабила позиции «сильной программы»? Почему тезис о «невозможности индивидуального языка» завел Эдинбургскую школу в тупик? И почему дискуссия о природе научного знания об объекте завершилась тотальной войной всех против всех в споре о природе самого объекта? Об этих и некоторых других вопросах мы поговорим ниже.

Статья является первой репликой в полемике Дэвида Блура и Бруно Латура. В ней приводится защита так называемой сильной программы в социологии знания и обсуждаются связанные с ней эпистемологические проблемы. Автор отвечает на критику Бруно Латуром субъектно-объектной оппозиции и постулата симметрии в социологии науки. В основе латуровской критики — карикатура на «сильную программу». Автор указывает на ее натуралистический и каузальный характер, а также на репрезентативную трактовку знания, являющуюся ее основным методологическим принципом. Знание в «сильной программе» понимается как институционализированная система коллективных представлений, рассматриваемых как истинные и ложные, и именно непонимание этого факта, по мнению Блура, приводит Латура к неверной трактовке «программы» и дальнейшей критике принципа симметрии. Латур понимает природу как наивный реалист и начинает исследование науки с построения общих метафизических тезисов об автономности актора, основанных на генерализации конкретных исторических обстоятельств (в частности, истории Пастера и его лаборатории). Во второй части статьи производится сравнение методов акторно-сетевой теории и «сильной программы» и ставится под сомнение новизна первого подхода. Автор говорит об обскурантизме и ненадежности латуровской терминологии. Даже несмотря на свой словарь «монад» и «энтелехий», он рассматривает социальные отношения, реальные исторические практики, а также интересы социальных групп, что сближает его с социологами «сильной программы». В заключение автор делает вывод о некритическом отношении Латура к проблеме релятивизма и реализма (в отношении к утверждениям и аргументам самих исследуемых акторов), а также о непродуктивности его позиции для современной социологии.

Статья является ответом на полемическую реплику Дэвида Блура. Отвечая на критику, Бруно Латур признает правомерность аргументов ее автора, но не самой позиции — специфического извода эмпиризма. Латур указывает на ряд асимметрий между оппонентами, обращаясь к истории распространения и роли «сильной программы» во Франции. Он повторяет те пункты, в которых, по мнению Блура, он исказил его социологию. Во-первых, то, что Блур вопреки декларациям лишает объекты реального влияния. Во-вторых, Блур устраняет агентность объектов, опираясь на собственное понимание причинности: два полноценных и изолированных друг от друга типа причинности (природная каузальность и самореферентность социального) и один недоопределенный, «юмовский» тип, связывающий (но на самом деле разделяющий) вещи и представления. Согласно автору, проект Блура остановился в развитии. В его основе лежит противоречивый ход: природа и общество, вещи и представления, объект и субъект сначала разделяются, а потом связь между ними объявляется проблематичной. По мнению автора, Блур остается в плену эмпиризма Юма и Канта. Напротив, в динамично развивающейся акторно-сетевой теории подчеркивается неработоспособность подобных различений и переносится акцент на исследование цепочек ассоциаций различных сущностей, наделенных всеми тремя типами причинности. Автор поясняет связь своего словаря, критикуемого Блуром, с эмпирической задачей следовать за этими цепочками ассоциаций. Словарь позволяет трансформировать проблематику социологии и приступить к объяснению того, как в одних и тех же процессах конструируются и природа, и общество, а не отталкиваться от их оппозиции как стартовой точки. В завершение своего ответа автор обращается к сравнению критического потенциала обеих исследовательских программ в контексте сопротивления натурализации и абсолютизму, а также делает заявление об отказе от обобщенного принципа симметрии.

Заключительная реплика в полемике Дэвида Блура и Бруно Латура. Автор указывает на риторические уловки, которыми Латур подменяет аргументацию и обсуждение сути расхождений. Он резюмирует дискуссию и, не поддаваясь на уловки, по пунктам разбирает латуровские асимметрии и показывает, что они не затрагивают главных пунктов критики акторно-сетевой теории. Он приходит к выводу, что оппонент не смог ответить на обвинение в искажении «сильной программы». Более того, по мнению автора, в основе всего рассуждения Латура лежит неверное толкование тезиса о недоопределенности или недостаточной детерминации. Латур вменил ему тезис, что «вещи не играют никакой роли» в представлениях о них, в то время как автор считает, что они только лишь не могут объяснить различие в представлениях о них. Блур отвечает на упрек Латура в противоречивости разрыва между субъектом и объектом: разделение объектов и представлений об объектах необходимо, чтобы прояснить, как именно они совмещаются и взаимодействуют в рамках одной оппозиции. Также получает ответ неаргументированное, по мнению автора, обвинение в изобретении третьего типа причинности: его попросту нет, так как в текстах прямо утверждается, что «соответствие» между вещами и представлениями — это не причинность. Не подтверждается и обвинение социологии знания в застое (на фоне прогрессирующей и цветущей акторно-сетевой теории): автор приводит в пример недавние новаторские исследования, проведенные в рамках данной исследовательской программы. В заключение он обращает внимание на заявленный Латуром как бы походя отказ от обобщенного принципа симметрии и называет его отказом от собственной позиции.

Автор указывает на ряд распространенных заблуждений касательно акторно-сетевой теории (АСТ), вызванных обыденными употреблениями слова «сеть». Объясняя выбор этого термина, он говорит о смене онтологии, топологии и в конечном счете политики. Сети — конечная точка редукции: буквально нет ничего, кроме сетей, контингентных по своему характеру. Автор тематизирует топологические особенности данного подхода: во-первых, снятие оппозиции дистанции и близости; во-вторых, замену метафорики масштаба метафорикой ассоциаций с последующим разрушением оппозиции «микро» и «макро»; в-третьих, стирание различия внутри-снаружи в пользу имманентизма сетей. Шире, АСТ притязает на своего рода беспредпосылочность: отказ от априорных отношений порядка. Топологический аспект сети дополняется онтологическим: сеть это работа, выполняемая акторами, то есть действующими или претерпевающими действие сущностями. Автор акцентирует внимание на том, что следует избегать антропоцентризма и социоцентризма в понимании этого термина. Вторая часть статьи посвящена экспликации архитектуры АСТ. Она задается тремя составляющими. Первая — семиотическое понимание конструирования сущностей — позволяет уравнять акторы независимо от их природы и избавиться от контекста. Распространение семиотики на вещи позволяет использовать пустую методологическую рамку, с помощью которой можно следовать за любыми акторами и разворачивать цепочки ассоциаций, оставаясь при этом между описанием и объяснением. Это вторая составляющая. И наконец, третья — онтологический характер сетей и акторов. Автор развернуто поясняет специфический релятивизм, реляционизм и рефлексивность АСТ и вводит понятие инфраязыка. Кроме того, поясняется идея прослеживания/прочерчивания сетей. В заключение, переходя от обсуждения статуса и формы теории к ее тезисам, автор рассматривает сеть как производство и распределение свойств, например «социальности», «текстуальности» и «природности».

Статья представляет собой опыт критической саморефлексии представителя акторно-сетевой теории (АСТ). Автор начинает с рассмотрения четырех трудностей этой теории: «актор», «сеть», дефис между ними и «теория». Оригинальность АСТ состоит в том, что она является скорее методом развертывания деятельности актора по выстраиванию своего мира, чем альтернативной социальной теорией. Также автор отвечает на упреки в макиавеллизме и натурфилософии. Смещение внимания с концептов «актор» и «сеть» на операции «структурирование» и «суммирование» позволяет показать, что напряжение между макро- и микроуровнем и другими членами традиционных оппозиций в социальных науках является во многом искусственным. АСТ позволяет обойти его через переключение внимания с объектов на циркуляции. По мнению автора, главным вкладом этой теории в социальную науку стала трансформация социального из поверхности, территории, региона реальности в циркуляцию. Во второй части автор очерчивает потенциал АСТ. Она предстает в виде проекта симметричной антропологии модерна. В отличие от множества учений о модерне — гипер-, пре- и анти-модерне, — данная теория ставит все эти структуры под вопрос как основанные на одной и той же проблематичности. Она не является теорией социального, субъекта, Бога или природы. Это теория пространства или потоков, циркулирующих в ситуации не-модерна. В заключение автор оптимистично оценивает потенциал обновления и дальнейшего развития АСТ, но уже в ином облике.

В статье представлена история создания коллективного проекта AIME («Исследование модусов существования: антропология нововременных»), история лежащей в его основе акторно-сетевой теории, а также через концепт «модусов существования» очерчивается связь между философией и антропологией. Делая краткий экскурс в свою интеллектуальную и институциональную биографию, автор показывает преемственность между двумя большими этапами своей исследовательской карьеры. Проект AIME представляет собой исследование цивилизации Нового времени, выходящее за пределы генеалогии или критики Западного Разума. Вопрос о том, что представляют из себя люди Нового времени, обладает совершенно особой сложностью, так как это антропология самих антропологов. Чтобы такое исследование не оказалось редукционистским, и вводится концепт «модусов существования» — сложных социально-антропологически-культурных комплексов, обладающих собственным уникальным типом опыта. Проект AIME родился из техник библейской экзегезы. Опыт полевых антропологических исследований в Западной Африке продемонстрировал необходимость антропологического исследования самой цивилизации Нового времени. Это исследование началось в форме антропологии науки в Институте Солка, затем испытало влияние семиотики и этнометодологии, а также сотрудничества с физиками, биологами, физиологами, экологами и т. д., что привело в итоге к созданию концептов ирредукционизма и симметричной антропологии, которые теперь лежат в основе «антропологии нововременных». Таким образом, проект AIME так же укоренен в собственной социальной, семиотической и политической истории, как и его «подследственные» — «нововременные» люди и не-люди.

Рецензия на: Manuel DeLanda. A New Philosophy of Society: Assemblage Theory and Social Complexity. L.: Continuum, 2006. — 142 p.

Рецензия на: Bruno Latour. An Inquiry Into Modes of Existence: An Anthropology of the Moderns / C. Porter (trans.). Cambridge, MA: Harvard University Press, 2013. — 486 p.