В центре внимания статьи — хип-хоп как движение популярной культуры. Автор решает две главные задачи. Первая — обзорная и дискурсивно-аналитическая: показать основные тропы и общие места, с помощью которых исследователи и критики популярной культуры конструируют единство своего аналитического нарратива и предмета. Утверждается, что достигнутое дискурсивное единство (единство концептов, предмета или тем) не позволяет исследователям схватить данное движение в популярной культуре в его многообразии и гетерогенности. Кроме того, академические исследователи и критики хип-хоп культуры оказались в ловушке представлений о фундаментальности различия мейнстрима и андеграунда. Ему довлеет сложившийся в послевоенные десятилетия нарратив о субкультуре, которая вырастает в культурное движение, заряженное прогрессивно-освободительным потенциалом. Вторая задача статьи — прагматическая: показать, чем в актуальной политической ситуации может быть интересен хип-хоп. Решение этой задачи позволило сформулировать следующие тезисы: 1) ценностный, стилистический эклектизм мейнстрима и андеграунда делает бесполезным само это различение; 2) культура хип-хопа с его аурой местного, или районного, представляет собой одно из проявлений антимодернизма; 3) маскулинность хип-хопа, его пафос расовой идентичности и романтизация бандитизма являются проявлениями консервативной реакции молодежи на скорость перемен; 4) протестная культура хип-хопа радикальным образом отличается от молодежных протестов против капитализма и бюрократии 1960–1970‑х годов с пафосом равенства полов и рас, с проповедью любви и ненасилия.

В статье рассматривается эволюция культуры панка в России. Работа охватывает период с конца 1970-х го-дов, времени появления первых панков в СССР, до наших дней. Исследование подвергает критическому осмыслению (1) ранние экскурсы в историю русского панка отечественных культурологов и музыкальных журналистов, описывающих его как некое единое явление, и (2) западные работы, которые принимают за данность эстетически вторичный характер панка в России, копирующего аутентичные английский и американский образцы. Методологически статья отталкивается от мысли Пенни Рэмбо, музыканта, философа, одного из основателей движения DIY (do-ityourself), о принципиальной негативности панка, избегающего какой-либо позитивной культурной идентичности. Исследуя становление культуры панка в России, авторы показывают, что в отличие от англо-американского русский панк складывался не революционным, а, скорее, эволюционным путем. Возникнув на периферии рок-культуры, которая сама находилась в глубоком андеграунде, российский панк не преследовал целью борьбу с коммерциализацией рок-н-ролла, а стремился к более радикальной культурной автономии рок-сообщества. В результате вынужденного разрыва как с западным панком, активно дистанцировавшимся от рок-мейнстрима, так и с отечественной рок-сценой, не принимавшей радикальность панка, российская панк-сцена изначально обладала достаточно неустойчивой культурной идентичностью. В ее основе лежало постоянное переопределение собственных отношений с отечественной рок-культурой, с одной стороны, и западным панком — с другой, описанию которого и посвящена данная статья.

В статье рассматривается проблема самовыражения субалтернов (тех, кто находится в подчиненном положении во властной иерархии) и их сопротивления существующему порядку посредством музицирования. Тема актуализируется в контексте «черной» поп-музыки, сформировавшейся в результате интенсивного культурного обмена между различными частями Атлантики. Конститутивным элементом многообразных направлений «черной» музыки представляется рефлексия опыта дискриминации и поиск альтернативных европоцентризму форм воображения, коммуникации и политического действия. Такую альтернативу профессор Королевского колледжа в Лондоне Пол Гилрой именует контркультурой модерна. Это определение он использует в книге «Черная Атлантика: модерн и двойственное сознание», посвященной феномену «черной» культуры и роли музыки в ней. Первая часть статьи посвящена особой форме идентичности, которая наиболее интенсивным образом проявляется в музыкальной коммуникации. «Черная» музыка возникает в результате столкновения различных культурных потоков в пространстве Атлантики. Она существует в своеобразном напряжении между номадизмом и укорененностью. По этой причине попытки национализации соответствующих музыкальных стилей, как и любой другой тип эссенциалистской трактовки самоидентификации их адептов, представляются ошибочными. В то же время ритуалы «черной» музыки формировались как своеобразный способ противодействия колониальный власти, что обусловливает когерентность самоощущения их участников. Во второй части работы на примерах различных социальных практик, неизменно сопровождающихся музыкой, описывается определенный тип политики манифестации инакости. Эта политика характеризуется тем, что ее субъект намеренно надевает на себя маску «Другого», подверженного дискриминации так же, как и он сам. Наконец, в третьей части проблема неравенства доступа к ресурсам репрезентации рассматривается в контексте запроса на «аутентичность» на рынке этнической музыки.

В статье дается генетический анализ популярной музыки, понятой одновременно как технический и религиозный феномен. Основой феномена поп-музыки называется аудиозапись, которая рассматривается как медиум в трех смыслах: 1) как техноэкономический артефакт (средство), 2) как носитель любовного текста (посредник) и 3) как часть повседневности (среда). Прослеживается теологическое происхождение этих трех понятий (медиума, любви, повседневности). Для этого вводится понятие перевода, являющееся базовым инструментом технотеологического анализа. Кратко описывается история изобретения перевода — от младогегельянства до медиатеории. Техноэкономический медиум и повседневность предстают в эпоху поздней индустриализации как полный перевод теологического содержания, любовь — как неполный перевод, или «теологический остаток». Будучи не до конца переведенной (расколдованной, рационализированной), любовь становится ключевым текстом (посланием) поп-культурных медиа. Функция любви, транслируемой с помощью звуковых медиа, — «вынесение» повседневности, защита от нее, а антропотеотехническая функция поп-музыки в целом — стимуляция воли в условиях «смерти» или «слабости Бога». Конвергенция технического, экономического и религиозного в аудиозаписи делается возможной благодаря объединяющей их технотеологической схеме. Любовь как теологический остаток паразитически использует поп-культурные артефакты для своего размножения, тогда как экономическое и теологическое измерения поп-медиа находятся в состоянии симбиоза. Конечным бенефициаром этих паразитизма и симбиоза является капитал, но сама возможность получения экономической выгоды обусловлена определенным теологическим конструктом, а именно технотеологической схемой филиокве («поп-культурное филиокве»).

В статье рассматриваются философские, исторические и музыкально-теоретические взгляды композитора Владимира Мартынова, сопоставленные с проблематиками музыкального минимализма, с которым Мартынов традиционно ассоциируется и чьими методами в своем творчестве активно пользуется. В центре внимания настоящей работы находится категория времени, которая занимает важное место в концепции Мартынова, а в музыке минимализма подвергается радикальному переосмыслению, в силу этого формируя особые процедурные предписания и особый подход к музыкальным структурам. Статья поднимает вопрос о том, насколько философские, теоретические, технические и социальные аспекты минимализма соотносятся с мартыновской концепцией «конца времени композиторов». Первая ее часть посвящена рассмотрению историко-философской концепции Мартынова, представляющей собой попытку описать историю музыки через ряд диспозиций, определяющих музыкальную структуру и роль автора в ее создании: рассмотрены три предложенные Мартыновым формы существования музыки («музыка ритуала», «музыка композиторов» и богослужебное пение), названы источники концепции и проведен анализ соответствия интерпретации Мартынова описанным в источниках проблематикам. Во второй части излагается история возникновения музыкального минимализма в Америке, описываются предпосылки появления этого стиля и проблематизируется центральный для этого течения вопрос — вопрос репрезентации в музыке минимализма «не-телеологического» времени и связанные с этой формой репрезентации импликации и следствия, как методологические, так и социально-идеологические. Наконец, в третьей части сделана попытка соотнести музыку Владимира Мартынова с методом минимализма и выявить, в какой мере отход от проблематик, обусловивших появление данного стиля, определяет как форму музыки композитора, так и его историко-философские воззрения.

This article derives from a lecture given on Radio Free Berlin (Sender Freies Berlin) in 1983. It was published as part of a collection of Marquards’ papers, titled Skepticism and Agreement (Skepsis und Zustimmung). The articles of this collection specify and build on ideas fist articulated in the work Farewell to Matters of Principle (Abschied vom Prinzipiellen). The lecture In Defense of the Power Solitude addresses a broad audience. For this reason, the author does not indicate who his main opponents are, but a polemic with Jürgen Habermas’s theory of communicative action and Theodor Adorno’s critical theory can be traced in the text. The author argues with the popular critical theory approach to solitude, stating that the main problem of modernity is not in fact solitude, but rather the lack of capacity for solitude. In the first part of the article, the author deals with the sociocultural foundations for why solitude is an inevitable characteristic of modernity. In the second part of the article, the author describes how modern citizens try to avoid solitude, and points out that these attempts may produce the opposite results of what is intended. The third part of the article presents a detailed argumentation for why it is useless to try and avoid solitude. The author argues that solitude should be accepted, at least insofar as it allows for distancing oneself from reality in order to soberly assess it. This conclusion is articulated in the fourth and final part of the work, in which the author identifies the phenomena that cannot save one from solitude, but that contribute to the formation of a culture of capacity for solitude.

В статье рассматривается интеллектуальная биография одного из наиболее заметных полемистов и философов Германии второй половины XX века, Одо Маркварда. С историко-философской точки зрения исследователи относят Маркварда к школе Иоахима Риттера, который известен прежде всего как издатель и редактор «Исторического словаря философии». Сам Марквард указывает на то, что его обращение к философии Риттера было связано со студенческими волнениями 1968 года и, как следствие, с формированием аффирмативной позиции по отношению к модерну. До этого периода Марквард симпатизировал критически относящейся к модерну Франкфуртской школе и писал едкие эпиграммы в адрес философии Риттера. Но после событий 1968 года такие философы, как Теодор Адорно и Юрген Хабермас, становятся основными оппонентами Маркварда, а «философия раздвоения» Риттера, в частности его теория компенсации, — объектом его постоянных рефлексий и полемическим оружием против попытки поставить под сомнение основы сложившегося на территории послевоенной ФРГ либерально-демократического общества. В политических координатах в связи с данной аффирмативной по отношению к модерну позицией исследователи относят философию Маркварда к либеральному консерватизму. Характерное для Маркварда подчеркивание роли истории становления современных либеральных институтов объясняется теми радикальными сломами, которые пережили представители этого, если использовать терминологию Гельмута Шельски, «скептического поколения». Крайняя политизация повседневности во времена национал-социализма, Вторая мировая война, крах Третьего рейха, опыт радикальной дезориентации сформировали его скептическую философию, которая настороженно относится к любой идеологии, к любому суждению, претендующему на абсолютную истинность. Задачей скептика, согласно Маркварду, является не поиск теории, которая бы смогла «примирить» конфликтующие точки зрения, но сохранение конфликта между ними, то есть сохранение принципа разделения властей, если под властью понимать не только политический институт, но и суждения, теории, концепции, оказывающие влияние на позицию отдельного индивида.

Рецензия на: Саймон Рейнольдс. Ретромания. Поп-культура в плену собственного прошлого / Пер. с англ. В. Усенко. М.: Белое яблоко, 2015. — 528 с.

Рецензия на: Алекс Росс. Дальше — шум. Слушая ХХ век / Пер. с англ. М. Калужского, А. Гиндиной. М.: Астрель; Corpus, 2012. — 560 c.

Рецензия на: Феликс Сандалов. Формейшен. История одной сцены. М.: Common place, 2016. — 576 с.

Рецензия на: Ханс Ульрих Обрист. Краткая история новой музыки / Пер. с англ. С. Кузнецовой. М.: Ad Marginem, 2015. — 280 с.