Ключевые слова: модернизм; идентичность; синкретизм; Владимир Соловьев; Франсуа Рабле; язык; смех

Во Владимире Соловьеве сочетались разные таланты и наклонности: философа и ерника, публициста и мистика, любителя непристойных шуток и софиолога, теолога и эксцентричного ньюсмейкера. Эта разнородность была свойственна столь многим мыслителям и художникам модернистской эпохи, что ее можно счесть модернистской версией цельности. Василий Розанов и Андрей Белый, Альфред Жарри и Аби Варбург, Вальтер Беньямин и Андре Бретон одновременно занимались несколькими художественными и научными практиками, преуспевая в разных культурных сферах. Франсуа Рабле, как и деятели Возрождения, тоже был известен широтой своих творческих возможностей. Учитывая, что для обоих, Соловьева и Рабле, игра была неотъемлемой частью интеллектуальной деятельности, сопоставление этих фигур может помочь понять Соловьева в полноте его проявлений, остраняя его привычный, сложившийся образ. Как один из классиков, если не основоположников русской философии, как один из ведущих деятелей русского религиозного ренессанса Соловьев бесспорно был и остается ключевой фигурой модернистской эпохи. При этом рядом с Франсуа Рабле его образ становится менее привычным и гораздо более правдоподобным. Мыслитель, известный современникам в том числе как непревзойденный оратор, чрезвычайно остроумный собеседник и неискоренимый пересмешник, предстает виртуозным писателем, переизобретавшим язык как индивидуальный творческий метод. Благодаря предпринятому в статье сопоставлению даже в программных своих произведениях — «Трех разговорах» и «Панмонголизме», — Соловьев предстает модернистским мыслителем, чья цельность опыта складывается из сочетания мистического опыта, языковой маэстрии, историософских прозрений и специфического, неиссякаемого юмора.