В статье обсуждаются ключевые проблемы критических исследований картографии, которым посвящен настоящий номер «Логоса». В начале основные контуры этой проблематики намечаются путем интерпретации художественного проекта Бушры Халили «Проект „Картографирование путешествий“» (2008–2011). Затем вводится идея критических исследований картографии. Деконструкции в них подвергается, во-первых, современный западный здравый смысл и официальная научная идеология (прежде всего самих профессиональных картографов) о карте как нейтральной и объективной репрезентации. Во-вторых, способы, контексты и последствия производства и использования карты в социально-политических практиках, от колонизации, войн и перекраивания социальных общностей до управления территориями, нациестроительства и прокладки маршрута. По мнению критических исследователей, карты фиксируют не ландшафт как конкретную материальную данность, а строго определенную совокупность отношений к этой данности, обусловленных социальными, политическими, культурными и экономическими реалиями. Несмотря на относительную концептуальную автономию математических и технических построений и действий, карта не может рассматриваться как нечто самостоятельное. Она инструментальна, ситуативна и обладает значимостью лишь в той мере, в какой в своем использовании функционально встроена в более широкие системы. В этом смысле она может быть представлена как объект, находящийся в процессе постоянного становления. Карта — результат работы многих институтов, большой цепочки коллективных действий, от сбора и систематизации данных до математической обработки, макетирования и тиража. В заключение обсуждается семиологический аспект карт: он задается синтагмой маршрута и синтагмой границы. Поэтому если карта высказывается, то это высказывание имеет два модуса — «путешествие» и «разграничение».

В статье доказывается, что картографию полезно рассматривать как процессуальную, а не репрезентационную науку. Опираясь на новейшие исследования философских оснований картографии авторы ставят под вопрос онтологическую гарантированность карт и отстаивают тезис о продуктивности переосмысления картографии как онтогенетической по своей природе. Иными словами, карты возникают в практиках и не имеют надежного онтологического статуса. Используя концепты трансдукции и техничности авторы доказывают, что карты ситуативны и порождаются практиками (телесными, социальными, техническими), что картографирование представляет собой процесс непрерывной ретерриториализации. Карты никогда не бывают полностью сформированными, а их работа никогда не завершена. Они переходны и временны, будучи контингентными, реляционными и контекстуальными. Карты — это всегда процессы картографирования, это пространственные практики, используемые, чтобы решать реляционные проблемы (например, как лучше всего создать пространственную репрезентацию, как осмыслить пространственное распределение, как переместиться из А в Б и т. д.). Авторы утверждают, что такое переосмысление дает новый взгляд на картографическую эпистемологию и может послужить общей рамкой для тех, кто занимается картографией как прикладным знанием (задавая технические вопросы), и для тех, кто стремится подвергнуть такое картографирование критике как форму власти/знания (задавая вопросы об идеологии). Свои тезисы они поясняют анализом картографических практик.

Основываясь на плодотворном взаимодействии трех исследовательских областей — исследований науки, географии риска и менеджмента знаний, — авторы статьи утверждают, что нехватка понимания отношений между картой, территорией и рисками является печальным следствием того, как интерпретировался картографический импульс в эпоху модерна. Далее, принимая во внимание появление цифровой навигации, обсуждается принципиально иная интерпретация картографического предприятия, позволяющая отличить миметическое использование карты от навигационного. Наконец, утверждается, что карты должны рассматриваться в качестве приборных панелей вычислительных интерфейсов, которые дают пользователю возможность определять последовательные указатели, перемещаясь по миру, понимаемому как мультиверсум в духе Уильяма Джеймса. Доказывается, что различие двух способов использования карт может, с одной стороны, помочь географии схватить саму идею рисков, а с другой — освободить ее от зачарованности базовой картой за счет включения в навигационное определение карты целого набора новых характеристик — предвосхищения, участия, рефлексивности и обратной связи.

Статья представляет собой адаптированную первую главу одноименной книги авторов. Главный концептуальный ход, который они предлагают, состоит в том, чтобы принять всерьез двусмысленность выражения «природа карт» — необходимость исследовать природу карт, исследуя природу карт, и наоборот. Каждая из этих двух природ может быть понята только в свете другой. Статья состоит из трех тематических частей. В первой с опорой на идеи Жерара Женетта и Ролана Барта карта представлена как сложное семиотическое устройство и неизбежно идеологическая конструкция. По аналогии с паратекстом, который Женетт разделял на перитекст и эпитекст, вводится понятие паракарта (перикарта + эпикарта), позволяющее описать карту как мощный механизм создания и транспортировки авторитета в вопросах территории и, в конечном счете, власти над территорией. Вторая часть статьи в режиме предварительных предположений обосновывает тезис, согласно которому когнитивная лингвистика с ее базовыми принципами и понятиями (прежде всего, ментальное пространство и отображение (mapping) является хорошей моделью осмысления картографии. В третьей части на примере конкретных карт показывается, каким образом они участвуют в конструировании и реконструировании наших идей о природе, а в действительности о множестве разных природ: природе, находящейся под угрозой и той, которая угрожает, природе возвышенной и природе щедрой, природе, которую мы собираем, и той, которую исследуем, природе таинственной и непознаваемой, природе, куда мы отправляемся на пикник. Карты оказываются игроками в сложной социальной игре, определяющей отношение человеческого вида с остальным миром. Но претендуя на роль простого протоколиста счета игры, карты обнаруживают себе, скорее, как мяч, тот самый медиум, которым делаются ходы в этой игре.

В статье предпринимается попытка проанализировать географические карты как особый тип семиологических систем. Семиологический переход осуществляется на примере двух картографических концептов, обозначаемых в вербальном языке как «маршрут» и «граница». Показывается, что и то и другое может быть рассмотрено как образцы специфических картографических «синтагм», «речевыми» эквивалентами которых выступают, соответственно, путешествие и разграничение. В качестве системных отличительных признаков указанных синтагм вычленяются признаки метонимической доминанты у путешествия (маршрута) и метафорической доминанты у разграничения (границы). Очерчиваются зоны нарушения рубежа в оппозиции синтагма/система и приводятся примеры эстетизации картографических «высказываний», предусматривающей наделение синтагмы парадигматическими качествами, и наоборот. Определяются основные характеристики карт как фактов особой семиологической системы, к числу которых относятся произвольность, изологичность и то, что автор определяет как локоуникальность. Рассматриваются типы семиотик, задействованных в картографировании. Показано, что поскольку означаемые карт сами являются семиотиками (коды, присваиваемые обитателями месту своего обитания), то большинство карт, изготовленных в рамках рутинной процедуры картографирования, не предполагающей какого-либо сверхцелевого использования, оказываются не чем иным, как семиологиями. В частности, означающие и означаемые карт выступают инвариантами в отношении вариантов означающих и означаемых элементов рельефа на местных языках. Из этого следует, что попытка семиологического описания карт на деле является не семиологией, а метасемиологией. Это проявляется, в частности, в том, что варианты маршрутов и границ в картографии приобрели в нашем исследовании статус инвариантов. Они стали опорными понятиями для определения двух осей языка (согласно модели Романа Якобсона) и позволили разделить картографические «высказывания» на две фундаментально несхожие категории, одна из которых тяготеет к метафоричности (парадигме), а другая — к метонимичности (синтагме).

В статье предпринята попытка рассмотреть реалистический план одной из самых известных картин Северного Возрождения, полной «потаенных схем», — «Послов» Ганса Гольбейна Младшего (1533). Этот план образован сценой соседства, в которой оказываются объединены люди (послы), наделенные определенным статусом и функцией, и весьма специфические вещи (множество астрономических, географических, арифметических и музыкальных предметов). Что показывается этим соседством? Почти все изображенные Гольбейном предметы, сопровождающие послов, имеют непосредственное отношение к практикам наблюдения и способам фиксации, преобразования, организации и репрезентации их результатов. В статье делается осторожное предположение, что поверх возможных скрытых значений картина Гольбейна документирует тот момент европейской истории, когда техники наблюдения и способы его репрезентационного закрепления начинают плотно вписываться не только в крупномасштабные политические стратегии, но и в рутинные процедуры государственного управления, а политические аппараты начинают конституировать себя как аппараты наблюдения и производства видимого. В этом контексте посол как представитель суверена — это прежде всего наблюдатель. Особое внимание уделено изображенному на картине Гольбейна глобусу Земли как важной части этих аппаратов. Для эпохи Гольбейна это был инновационный объект. Будучи одновременно политическим и эпистемологическим инструментом, глобус Земли выступает сложным механизмом синоптического видения и тотализирующим представлением, той репрезентационной (картографической) поверхностью, на которой осуществляется тяжелая работа по сборке мира и контролю над ним.

Отправляясь от современной критики понятия «зума» (как экономии усилий, позволяющей определять неочевидные факты или сущности при наличии карты), автор ставит вопрос о связи зума как подозрительной эпистемологической процедуры с философскими концептами, обладающими определенной экономией. Примером критической позиции выбирается подход Бруно Латура, который прямо объявляет зум специфическим визуальным эффектом, пользовательским интерфейсом, который скрывает реальную работу знания, создавая впечатление присутствия там, где вполне может быть отсутствие. Однако анализ философского концепта в определении Жиля Делёза и его связи с практикой картографирования указывает на то, что критика зума вписывается в генеалогию трансцедентальной критики, то есть в оппозицию трансцендентности и имманентности, которую теперь можно прочесть как оппозицию экономическую. Что если имманентность основана на императиве не-экономии усилии, на запрете поиска короткого пути и в конечном счете на невозможности «обладать» (в том или ином смысле) тем, чего сейчас под рукой нет? Но даже если так, такая имманентность не может быть выстроена последовательно, она всегда требует, как указывал Делёз, инстанции «пролета», «пробегания», которая уже указывает на сложность «имманентного» конструирования имманентности. Существуют, таким образом, две имманентности, причем оба не лишены догматического остатка, тогда как «зум» выступает медиатором, связывающим имманентность с самой собой, что позволяет утверждать, что трансцендентность — это метафора имманентности. В конечном счете минимальная трансцендентность концепта не означает его фиксации в качестве трансцендентного, и точно так же зум остается продуктивной составляющей любого картографирования.

В статье обсуждаются ключевые проблемы критических исследований картографии, которым посвящен настоящий номер «Логоса». В начале основные контуры этой проблематики намечаются путем интерпретации художественного проекта Бушры Халили «Проект „Картографирование путешествий“» (2008–2011). Затем вводится идея критических исследований картографии. Деконструкции в них подвергается, во-первых, современный западный здравый смысл и официальная научная идеология (прежде всего самих профессиональных картографов) о карте как нейтральной и объективной репрезентации. Во-вторых, способы, контексты и последствия производства и использования карты в социально-политических практиках, от колонизации, войн и перекраивания социальных общностей до управления территориями, нациестроительства и прокладки маршрута. По мнению критических исследователей, карты фиксируют не ландшафт как конкретную материальную данность, а строго определенную совокупность отношений к этой данности, обусловленных социальными, политическими, культурными и экономическими реалиями. Несмотря на относительную концептуальную автономию математических и технических построений и действий, карта не может рассматриваться как нечто самостоятельное. Она инструментальна, ситуативна и обладает значимостью лишь в той мере, в какой  в своем использовании функционально встроена в более широкие системы. В этом смысле она может быть представлена как объект, находящийся в процессе постоянного становления. Карта — результат работы многих институтов, большой цепочки коллективных действий, от сбора и систематизации данных до математической обработки, макетирования и тиража. В заключение обсуждается семиологический аспект карт: он задается синтагмой маршрута и синтагмой границы. Поэтому если карта высказывается, то это высказывание имеет два модуса — «путешествие» и «разграничение».

В работе рассматривается так называемая Цифровая Земля — новая концепция организации геопространственной информации, сформулированная и реализованная на практике на рубеже XX–XXI веков. Обсуждается история создания Цифровой Земли, анализируются основные особенности, отличающие ее от известных прежде географических инструментов, такие как всемасштабность и всеракурсность. Предлагается типология способов геовизуализации, включающая карты, атласы, глобусы и Цифровую Землю, явившуюся итогом эволюции геопространственных методов. Обсуждаются факторы, позволившие обеспечить Цифровой Земле ее новые функциональные возможности. Главным из них стало широкое использование изображений для формирования геопространственного контекста в отличие от классических геовизуализаций, в которых геоконтекст задавался с помощью картографических знаков. Данная особенность позволяет поставить и обсудить вопрос о семиотике геоконтекста. Делается вывод о том, что семиотические особенности Цифровой Земли могут трактоваться как парадоксальные. Их анализ позволяет выдвинуть гипотезу о возможности существования иного, нежели знаки, носителя метрически точной и достоверной информации о геопространственном контексте, и о том, что такой носитель можно считать «нулевым знаком» в семиотике по аналогии с нулевым знаком в частной знаковой системе — математике. В рамках такого подхода Цифровая Земля предстает гетерогенной информационной системой, использующей беззнаковые средства, мозаики данных дистанционного зондирования, для формирования геоцентрического каркаса и позволяющей включать в него любые иные геопространственные продукты в качестве элементов. Кратко обсуждаются возможности Цифровой Земли как новой управленческой парадигмы.