В статье рассматривается проблема изоляции и проводится параллель между двумя различными подходами к этой проблеме: археологией власти Мишеля Фуко и психоанализом Зигмунда Фрейда. Перспектива Фуко представлена через обращение к его критике стратегий власти по отношению к эпидемиям лепры и чумы. В случае лепры речь идет о создании недифференцированного пространства исключения, а в случае чумы - сегментированного пространства заключения. Переход от одной стратегии к другой знаменует формирование дисциплинарной модели власти: лепрозории превращаются в тюрьмы и психиатрические лечебницы. Фрейдовский подход рассматривается на примере случая человека-крысы, в ходе анализа которого Фрейд излагает свою теорию невроза навязчивых состояний, или обсессивно-компульсивного расстройства (ОКР). Подчеркивается актуальность темы ОКР в связи с пандемией COVID-19, охватившей мир в 2020 году. Если традиционными стратегиями власти по отношению к лепре служили изоляция как изгнание прокаженных вовне, за пределы города, исключение, а по отношению к чуме, напротив, изоляция как закрытие города со всеми его жителями внутри, заключение, то во время COVID-19 формируется новая стратегия самоизоляции, связанная с формированием физических и психологических барьеров, социальной дистанции. Невроз навязчивости превращается из индивидуального в своего рода коллективный симптом: эпидемиологическое отражается в психическом. В заключение приводятся два примера из художественной литературы, в которых нарушение изоляции, болезнь и заражение представлены как альтернативный чувственный опыт, - текст Романа Михайлова «Изнанка крысы» и рассказ Варлама Шаламова «Прокаженные» из «Колымских рассказов».

Вирусом сегодня, как правило, называют паразита, который распространяется, заставляя хозяина себя копировать. В культуре это понятие порождает аналогии компьютерного вируса, медиавируса, идей как вирусов, паразитирующих на человеческом мозге, и т.д. Но может ли понятие вируса служить удачной аналогией для политических и социальных явлений? В статье показано, как эта аналогия проливает свет на особенности современной массовой политики, которые остаются в тени, пока политическое действие продолжают мыслить в терминах идентичности, идеологии или частного интереса. Теоретические основания применению «вируса» к описанию социальных и политических явлений состоят в том, что само это понятие является аналогическим, а не гомологическим: ученые спорят о происхождении вирусов, и вполне вероятно, что сразу несколько теорий могут оказаться верными. Однако это не мешает осмысленно использовать термин именно в силу аналогии между всеми существами, называемыми вирусами. Суть этой аналогии в том, что все вирусы используют одинаковый набор трюков (artificuim) для реализации своей сущности (potentia). Вирусы паразитируют на мощи органической машинерии других живых существ, превращая ее поломки в собственную репродуктивную систему, которая является для них одновременно когнитивной, поскольку вирусы обучаются только в поколениях. Тем самым вирусы живут и действуют не на уровне отдельных носителей, но только в качестве размножающихся, мутирующих, обучающихся множеств. Их potentia в точности аналогична власти множеств, о которых говорят Майкл Хардт и Антонио Негри, которая учреждает новый политический порядок и одновременно деституирует порядок наличный. Статья разъясняет смысл этой аналогии в контексте судьбы политических и социальных институтов позднего модерна.

Учение о заражении, развивавшееся вместе с позитивным знанием, никогда не было реализацией только логики лаборатории, в которой может быть поставлен «чистый» эксперимент и тем самым выделены настоящие причины или симптомы заболевания. Напротив, и появление лабораторий, и режим их работы становятся результатом кризиса как старой (миазм), так и новой (особые формы жизни) парадигм заражения. Структура заражения - это прежде всего структура социальных отношений, в которой реконструируются и история такого заражения, и факторы, которые способствовали его распространению. Неясность механизмов распространения эпидемии приводила к тому, что только автономное знание, вырабатывающее оригинальные механизмы репрезентации себя, могло обосновать правильность своего подхода, тогда как любая дискурсивная правильность воспринималась как ненадежная, неспособная выработать метод, который окажется сильнее как бы автоматически распространяющегося заражения. На примере деятельности ведущих эпидемиологов нового времени, таких как Юстус фон Либих, Карлос Хуан Финлей, Патрик Мэнсон и сотрудники Института корабельных и тропических исследований в Гамбурге, реконструируются этапы профессионализации работы с эпидемией. Доказывается, что утверждение автономии лаборатории от университета было вызвано не столько особенностями последней, сколько общими представлениями об отношении причины и результата в ситуации нужды и голода, когда старая логистика и развертывание производства не действовали. Развитие форм колониальной, промышленной и научной экспансии и одновременно новый тип предприятий, таких как Панамский канал или торговля Германии с ее колониями, обусловили новое понимание эпидемий уже не как стихийных бедствий, а как множественных ситуаций, которые могут быть упорядочены и тем самым нейтрализованы.

Начиная с лета 2020 года в заголовках СМИ COVID-19 постепенно отходит на второй план, оставляя первые строки иным новостям. Однако пандемия никуда не делась, как и ожидания ее второй волны. Известный философ и психоаналитик Славой Жижек называет такую практику «волей к незнанию» - в противоположность названию книги Мишеля Фуко «Воля к знанию». За этим феноменом автор видит работу троичной структуры, которая работает подобно схеме работы сновидения по Зигмунду Фрейду: это «триангуляция» скрытой мысли сновидения, его явного содержания и бессознательного желания. Коронавирус сам по себе является «явным текстом сновидения», тем, на чем сосредоточены наши средства массовой информации, тем, о чем все мы говорим (и что нам снится), - не просто реальным явлением, но объектом фантазийных связей, снов и страхов. Поэтому сдвиг к другим новостям, как считает Жижек, - это сдвиг фальшивый, и пандемия остается истинным господствующим означающим. Это господствующее означающее сверхдетерминировано целым рядом взаимосвязанных реальных фактов и процессов, которые формируют его «содержание сновидения»: не только реальность кризиса в области здравоохранения, но и экологические проблемы и т. д. Гипотеза, которую представляет Жижек, заключается в том, что взаимодействием между пандемией COVID-19 и социальными причинами, которые ее сверхдетерминируют, все не исчерпывается. Здесь действует третий уровень (который соответствует настоящей травме, «бессознательному желанию» сновидения), и это онтологическая катастрофа, вызванная пандемией, подрывом координат нашего базового доступа к реальности, выходящим далеко за рамки обычного «психологического кризиса».

В статье рассматриваются работы Мишеля Фуко по социальной истории медицины и оценивается их потенциал для анализа политических последствий пандемии COVID-19. Фуко демонстрирует связь между карантинными ограничениями в европейских городах и постепенным совершенствованием техник власти. Он приводит антиэпидемические меры по борьбе с проказой и чумой в качестве примера «компактных моделей» отношений власти, обозначенных им как исключение и дисциплина, а также указывает на связь между физическим телом индивида и тем, что он определяет как «социальное тело» государства. Фуко описывает формирование во второй половине XVIII века «политики здоровья», которая радикально изменяет городское пространство и становится одной из важнейшей техник управления. В курсе «Безопасность, территория, население» он обращается к понятию «основной», или буквально «царствующей», болезни, противодействие которой способствует формированию специфических «техник населения» в конкретный исторический период. На примере статистического описания больных оспой показывается развитие нового режима отношений власти и управления населением, получившего название «безопасность» и построенного на оценке риска. В заключительной части оценивается возможность использования исторического анализа Фуко для определения потенциальных тенденций развития техник власти, мобилизованных для борьбы с пандемией COVID-19.

Статья посвящена проблеме тела и биовласти в работах Бруно Латура и Мишеля Фуко. Пытаясь избавиться от фукианского понятия биовласти, Латур предлагает свою концепцию тела как динамического объекта, постоянно обучающегося быть подверженным новым артикуляциям. Автор указывает на пробелы в решении Латура и предлагает собственное, которое возвращает биовласть в лоно акторно-сетевой теории. Показано, что тело выступает привилегированным объектом акторно-сетевой теории, а биовласть и сопротивление ей представляют собой две фундаментальные и взаимосвязанные группы артикуляций, которые позволяют телу обеспечивать непрекращающееся расширение сети. Доказать это позволит решение трех задач. Первая - показать, что из определения человеческого тела Латуром следуют импликации, важные как для его работы с биовластью, так и для акторно-сетевой теории в целом. Тело в акторно-сетевой теории обладает особым статусом по сравнению с любыми другими объектами, и именно поэтому контроль биовласти над ним играет такую большую роль. Только оно владеет «пропускной способностью» - умением привносить в сеть то, что в ней не находится. Вторая задача - сопоставить концепции тела и биовласти у Латура и Фуко и частично осуществить взаимный перевод. Наконец, третья - разобрать, сопротивляется ли тело биовласти в логике акторно-сетевой теории или обретение тела и есть единственный возможный акт власти. В заключение показано, как с помощью имеющихся теоретических ресурсов можно описать современную ситуацию кризиса COVID-19.

Великая чума 1665-1666 годов стала одной из отправных точек рождения биополитики в современном виде. Введенные правительством карантинные меры считаются эффективными с точки зрения медицины начиная с середины XVIII века. Вместе с тем современники были уверены, что государство лишь усугубило положение населения Лондона. Автор статьи описывает, почему чума вызывала столь противоречивое отношение в Англии и как из множественного объекта болезнь превратилась в «удобный, одомашненный» концепт. Задаваясь вопросом о том, почему моральная оценка мер настолько разнится за прошедшие сто лет, он показывает, как лондонский карантин повлиял на «гигиеническую революцию». Кроме исторического интереса, рассматриваемый случай служит важным примером для методологии STS, так как показывает невозможность полного описания процесса развития карантина и последующей медицины в терминах конфликта разных акторов. Чтобы понять, почему эти меры стали впоследствии восприниматься подобным образом, автор предлагает обратиться к концепту лавкрафтианского ужаса, позволяющему описать ситуацию «столкновения» с чумой. Описывая, как биополитика обеспечила снятие морального напряжения от сосуществования различных трактовок причин эпидемии, автор реконструирует процесс ретроспективного создания «мифа» об успешном карантине. Он противопоставляет логику «множественности» унифицирующим описаниям и тем самым показывает, с какими проблемами может столкнуться «размытая» онтология на фоне кризиса повседневности. Это рассуждение о том, почему сложно сохранять нестабильные объекты, которые несут в себе потенциал для освобождения от логики пасторальной заботы.

В статье, построенной в жанре утешения философией, речь идет о пандемии COVID-19 как новом сверхфеноменальном опыте, отмеченном чрезвычайной интенсивностью переживания собственной уязвимости и конечности и проблематизирующем наши прежние представления о человеке. Автор предлагает найти утешение и осмыслить наше положение, оттолкнувшись от перформативного парадокса «Декамерона» Джованни Боккаччо, содержащего, вероятно, самое известное описание эпидемии чумы и при этом остающегося одним из самых веселых и жизнелюбивых текстов в европейской литературе. В статье показано, что утешение «Декамероном» не сводится, как это принято считать среди широкой публики, только к рассказыванию развлекающих и отвлекающих от горя историй. Не сводится оно и к изобретению социальных практик построения нового, более совершенного общества, хотя все это в нем, как показывает автор, без сомнения, есть и выполняет свою милосердную работу. Утешение «Декамерона» в конечном счете основано на предположении метафизических глубин самого человека в его непостижимой, но с очевидностью реализуемой в тексте «Декамерона» невозможной возможностью любовно принять данность мира как благословенный Дар, помыслить саму событийность как дарованность. В статье выдвигается тезис, что антропологией, на которой основывается утопия Боккаччо, является антропология пира, понятая в духе платоническо-христианской традиции. Автор выражает надежду, что антропологическая оптика Боккаччо, направленная на преодоление пессимизма разума и утверждающая оптимизм воли и веры, может помочь читателю обрести смысл и радость посреди страданий и смерти как неотменимой рамочной конструкции жизни. Свидетельством тому - веселый голос Боккаччо, доносящийся к нам из далекой зачумленной Флоренции и предлагающий свои рецепты исцеления «ран бытия».

Cреди различных установок человека по отношению к пандемии, помимо страха, отчаяния и проклятий, встречается и такая -воздать ему хвалу или возложить на него некие надежды. В 2020 году подобные голоса нередко звучали в потоке всевозможных интерпретаций и комментариев по поводу пандемии COVID-19-в качестве прогнозов грядущих социальных, политических или экономических изменений, которые может или должна спровоцировать пандемия, или же призывов подняться над обычными человеческими чувствами и узреть в чуме пусть горькое, жестокое, но своевременное лекарство от человеческих пороков или социального непорядка. Возможно ли, чтобы некая условная «чума» переживалась как избавление? А может, как справедливое наказание? Чтобы оценить подобные интерпретации на примере эпидемий прошлого, в статье рассматриваются художественные образы чумы, созданные Александром Пушкиным в пьесе «Пир во время чумы», Антоненом Арто в эссе «Театр и чума», а также Альбером Камю в романе «Чума». В этих произведениях по-разному представлена установка, согласно которой чуме есть за что воздать хвалу, ибо она может оказаться средством самопреодоления и очищения как для индивида, так и для социума. Однако Пушкин и Камю по-своему,разными средствами показывают иллюзорность подобной установки. Массовая катастрофа может обнажить те ресурсы, которые уже были в душе человека, но она не поднимет ни индивида, ни общество на более высокий уровень.

С 1858 года до середины 1880-х годов художники укиё-э создали немалое число гравюр, посвященных путям противодействия эпидемиологическим заболеваниям. Особенно многочисленны гравюры, посвященные профилактике холеры и кори во время эпидемий 1858, 1862 и 1877 годов. В основе нарратива этих гравюр — народные верования и общие медицинские предписания о сохранении здоровья, записанные в популярных среди простого народа памятках о «культивировании жизни» (ё:дзё:) конца эпохи Эдо (1603–1868). В фокусе внимания статьи — иллюстративные материалы гравюр по борьбе с холерой и корью, отражающие экономический кризис, который постиг индустрию развлечений во время эпидемий в связи с массовым отказом горожан от ранее привычных форм получения удовольствия. Автор утверждает, что подобные печатные издания наряду с брошюрами по профилактике здоровья во время эпидемий не только описывали ухудшение репутации работников индустрии развлечений во время эпидемий, но фактически распространяли знание об опасностях «старых способов» получения удовольствий. Трансформация японской развлекательной культуры периода Мэйдзи (1868–1912) была связана не только с действиями правительства в рамках политики социальной модернизации по западному образцу, но и с реакцией простого народа на эпидемиологическую ситуацию во второй половине XIX века. Именно опасная эпидемиологическая ситуация послужила ускоренной адаптации санитарных норм и правил личной гигиены в общественном сознании и повседневных практиках. Рассматривается частный пример реакции театральной индустрии на перемену в настроениях публики, озабоченной своим здоровьем. В статье показано, что первые инициативы по модернизации театральных зданий исходили от самих представителей индустрии, чутко реагировавших на настроения городского населения.