Манифест, 14 мая 2013 года.

Автор представляет акселерационизм как временную структуру, задействованную в процессах с положительной обратной связью. Такие саморазвивающиеся процессы более или менее широко распространены во всех областях, где присутствует направленное развитие. Тем не менее они с высокой долей вероятности будут во всех этих областях восприняты как опасные и против них будут предприняты компенсирующие меры, сдерживающие самоподкрепляющуюся активность. В социоэкономической сфере эти компенсирующие меры проистекают из социальных норм и политических решений, а не из самого механизма капитализма, который бы ускоренно двигался вперед в отсутствие сдерживающих факторов. Этот запутанный комплекс противостоящих телеологий и есть то, что автор называет телеоплексией. Затем автор переходит к проблематизации ключевого телеоплексического момента капитализма, а именно к проблематизации ценовых механизмов. В рамках свободного капиталистического рынка цены определяют сами себя и вовлекаются в процесс положительной обратной связи. Тем не менее, поскольку капитализация представляет собой не что иное, как коммерциализацию потенциалов, сложные соображения, касающиеся риска и прочих экономических прогнозов, становятся частью динамики определения цен. Особенно важная роль, которую играют управление риском и оценка будущих состояний рынка, гарантирует, что телеоплексический процесс будет становиться все более «умным» по мере того, как капитал будет переключаться на развитие автоматизированных самоусложняющихся механизмов самооптимизации, направляя капитализм к горизонту Техономической Сингулярности.

Интервью, 19 июня 2017 года.

В статье центральный тезис акселерационизма рассматривается через призму вопроса об абстракции. Автор обращается к абстракции как универсальной форме, прослеживая ее на различных уровнях организации мира. Она выступает и целью капитала, и методом марксизма. В качестве фундаментальной силы абстракция — источник конкретного. На уровне капитализма действуют два главных вектора абстракции — монетарный (финансиализация) и технологический (алгоритмы общества метаданных). Одновременно абстракция информатизируется через кибернетическую прививку капитала и ревалоризацию информации. Далее автор обращается к рассмотрению связи человека и капитала. Абстракция вооружается биополитической эпистемологией, порождающей нормативную власть. Углубляясь в область человеческого, автор выявляет абстракцию в познании как органическую и логическую собирающую способность сознания, предшествующую языку. В экзистенциальном разрезе абстракция обнаруживает себя как насильственный жест любого существа против его собственной идентичности, гендера, класса или вида. Центральным ходом акселерационизма, отделяющим его от ходовых версий марксизма, автор считает особое внимание к тенденции к понижению нормы прибыли. Важным решением акселерационизма является ее связывание с Внешним, которое отмечает переход от когнитивного капитализма к парадигме чужеродного интеллекта. Тенденция должна быть ускорена изнутри капитализма, но это «изнутри» одно¬временно является «вовне» человеческого. Обратной стороной тенденции должно стать эпистемическое ускорение за счет конвертации всеобщего интеллекта в интеллект чужеродный, паразитирующий внутри капитала. Это противостояние двух ингуманистических процессов, главное поле битвы которых — интеллектуальное пространство.

В статье исследуется связь между акселерационистской эстетикой и этикой. Акселерационистская эстетика в понимании Шавиро сочетает в себе, с одной стороны, утопический бессодержательный жест, а с другой — переосмысление будущего, которое становится для данной эстетики будущим-настоящим благодаря ее ориентированности на это будущное. Автор соглашается с Шавиро: задача акселерационизма состоит в том, чтобы спасти настоящее и будущее от ненасытности капитала. Это крайне тяжелая задача — даже искусство и воображение, хоть и освобожденные от своих рамок постмодернизмом, все равно служат капиталу. Чтобы решить ее, автор использует определение акселерации как варьирующейся интенсивности и проводит различие между нигилистической эстетикой акселерационизма безо всякой интенсивности и акселерационизма, основанного на интенсификации. Второй вариант акселерационистской эстетики способен проникнуть вглубь капитала, обнажая аффекты, создавая по их итогам дегуманизирующую сеть классификаций и бесконечных связностей. Чем более нечеловечески, по-иному мы классифицированы,тем менее уязвимы мы для несправедливого статус-кво, и интенсификация опыта в рамках новой, нечеловеческой классификации делает опыт этичнее. Автор также критикует позицию Шавиро. Его страх того, что эстетика может затерятьсяв пространствах будущего, которое она исследует, не оправдан: несмотря на важность будущегодля эстетики акселерационизма, все, что нужно для дегуманизмации аффектов, доступно ей уже здесь и сейчас. Путем рекомпозиции и реконфигурации она уже сейчас способна стать более миноритарной и более этичной. Таким образом, эстетика акселерации — это этичная эстетика.

Набившие оскомину разговоры о перманентном кризисе мировой экономики капитализма обходят принципиальный вопрос: что такое кризис? В статье ставится под сомнение определение этого понятия в кризисном дискурсе, который исходит из ностальгических фантазий замедления и влечения к равновесию и спокойствию, замешанных на тоске по умиротворяющему порядку фордистской экономики, чтобы сохранить относительное благосостояние для небольшого западного меньшинства. Вместо этого, отсылая к Марксу и Делёзу и Гваттари, можно утверждать, что кризис представляет собой не «замедляющееся» состояние неопределенности, а норму и даже динамику капитализма. Кризисы являются результатом необходимо падающей прибыли в принимающей инновативность за эталон капиталистической экономике. А ссылки на кризис являются лишь предлогом для постоянного развертывания неолиберальных инициатив (в финансовой сфере, области здравоохранения и безопасности). Традиционная левая критика кризисных процессов в капитализме лишь легитимирует стоящую за ними неолиберальную политику: критика исходит из сдвига объекта знания в некую сферу права. Она с необходимостью обеспечивает свой объект и одновременно конституирует субъект критического высказывания. Развиваемый автором «прометеевский» акселерационизм в области политики противопоставляет критической рефлексии рекурсию, а формуле «бесцельная скорость + бесполезное торможение = ностальгия по застою» — альтернативу: «ускорение + направление = переход к будущему». Прогресс (в технологическом, социальном или политическом отношении) мыслим только через ускорение, игнорирующее подтягивающиеся ретерриторизации справа и слева. Проект акселерационистской (политической) мысли устанавливает спекулятивную фиксацию в Абсолютном в качестве конкретной политики. Акселерационизм — это название современной политической ереси. Настойчивость в том, что единственный радикальный политический ответ на капитализм — это не протест, нарушение, критика или его развитие, а ускорение и усугубление его вытесняющих, отчуждающих, декодирующих, абстрагирующих тенденций.

Интервью, Беседовал Артем Гуреев, Бостон — Лондон, 10 сентября 2017 года.

Статья посвящена реконструкции и критическому анализу тезисов «Манифеста акселерационистской политики» с позиций постопераизма. Оптика автора задается темами трансформации труда в позднем капитализме и марксистской концепции тенденции. Автор резюмирует предлагаемую в «Манифесте» программу операистской формулой «внутри и против капитала». В качестве отправного факта констатируется необратимое наступление гегемонии нематериального труда. Поэтому двигателем революции и источником собственного освобождения может выступить только класс, занимающийся умственным трудом, — это ключевая предпосылка всего «Манифеста». Для этого необходимо освободить технологии и производительные силы от гнета капитала. Требуется перераспределение информатизированного основного капитала и освоение субъектами труда самых продвинутых технологий, используемых капитализмом. Это освоение ведет к преобразованию субъектов, что помещает в центр внимания необходимость противостояния биополитике. Автор упрекает «Манифест» в излишне оптимистическом восприятии техносоциального тела, однако видит значительный потенциал в дальнейшей разработке идеи социально продуктивной кооперации. Другое условие — создание организаций нового типа, избегающих как модели «диктатуры пролетариата», так и мирных горизонталистских моделей. Такие меры означают создание интеллектуальной инфраструктуры, каналов коммуникации и классовых институтов, совокупно способных конструировать образы будущего, не впадая при этом в футуризм. Проблема дурной бесконечности и гетерогенности, к которым ведет тезис открытости тенденции, решается в «Манифесте» привлечением делёзианского концепта коллективной сборки гетерогенных элементов. Завершается статья обсуждением вопроса о деньгах и «валюте общего» — темы, предполагаемой «Манифестом», но не затронутой в нем.

В статье ставится вопрос о том, является ли ускорение, предлагаемое в качестве стратегии акселерационистской гипотезой, не только необходимым, но и достаточным условием для окончательного и бесповоротного разрушения капиталистического порядка. Быстрый ответ автора — нет, поскольку катастрофичность как таковая уже встроена в данный порядок и даже составляет основание его власти. В свою очередь, выведение акселерационистской гипотезы из текстов Делёза и Гваттари, обыкновенно проделываемое как поборниками, так и противниками ускорения, имеет свои ограничения, поскольку в последней совместной работе авторы отрекаются от безоговорочной ценности ускорения как революционной методологии в пользу установления стабильного положения среди хаоса. В ней также уделяется много внимания отношениям между хаосом и мозгом, поэтому автор полагает, что именно точка зрения тела является решающей как для разрыва в творчестве Делёза и Гваттари, так и в целом для дискуссии по поводу «ускоряющей машины». Из перспективы чувственности хаос выступает в роли патологического восприятия скорости, а сама акселерация оказывается такой его функцией, которая приводит к дисфункции системы тела — панике, вытекающей из инверсии капиталистической паранойи. Автор отмечает близость концепции всеобщего интеллекта, восходящей к Марксу и проработанной, в частности, в автономистском марксизме (Паоло Вирно), к акселерационистской гипотезе, однако в силу обозначенных им причин находит ее довольно опасной из-за принятия освобождающей потенциальности, скрытой в настоящем устройстве рабочего процесса и техники, чуть ли не за логическую необходимость.

Так называемый классический акселерационизм, берущий начало в работах Ника Ланда, в своей эстетике черпает вдохновение из научно-фантастической литературы (в особенности киберпанка) и танцевальной музыки (в особенности из драм-энд-бейса и джангла). Эти жанры обещали интенсификацию ускорения динамики капитализма до прорыва в нечеловеческое будущее. Перманентный кризис неолиберализма, однако, лишает капитализм всякой динамики, а нас — будущего. Современный акселерационизм реагирует требованием «назад в будущее» — возврата в прошлое с целью отобрать у него силы, которые могли бы создать будущее, подспудно определяя себя в качестве ностальгии, направленной против ностальгии постмодернистского толка. Но ностальгия в любом случае остается ностальгией, и велика вероятность, что акселерационизм выродится или уже вырождается в стерильную смесь футуризма и ретромании. Отчасти об этом свидетельствует кризис танцевальной музыки, сопутствующий данной фазе движения: так, джук/футворк отказывается от прорывного драйва джангла, запирая себя в итеративной скорости настоящего момента. Когда же акселерационизм обращается напрямую к силам настоящего, то его внимание доходит только до экстремальных моментов абстракции в области финансовых спекуляций и военных технологий, индифферентных к человеческому и превосходящих наше восприятие. Акселерационисты делают ставку на технологии и уравнивают их с развитием, игнорируя труды Маркса и марксистов по вопросам политико-технического устройства, и тем самым попадают в ловушку, будучи неспособными ответить, какой именно субъект будет проводить предлагаемое ими переоформление производственных сил. Реальность настоящего момента ускользает от анализа, оставляя место метафизике текучих сил, которые должны быть высвобождены из иных времен.

Статья посвящена акселерационистскому движению в целом и акселерационизму Ника Ланда в частности. Мысль Ланда анализируется начиная с самых ранних этапов «темного делёзианства» и участия в группе CCRU и до последних текстов о телеоплексии и риске. Особое внимание уделяется понятию «гиперверие» (hyperstition). Подобное рассмотрение философии Ланда как единого целого и сравнение ландовской версии акселерационизма с «левым акселерационизмом» Алекса Уильямса и Ника Шрничека позволяют выявить основной конфликт акселерационизма как такового: техники обращения с «силами внешнего» сводятся здесь к маниакально-депрессивной стратегии движения между полюсами необходимого и случайного. Акселерационистское движение оказывается вписанным в более общий контекст одержимости европейской мысли концептом «необходимой случайности» — от «системы свободы» немецких идеалистов до «пластичности» Катрин Малабу и «гиперхаоса» Квентина Мейясу. Статья указывает на кантовскую критическую философию как на исток стратегии производства этой «необходимой случайности» путем задействования специфического механизма маниакально-депрессивного движения между двумя противостоящими полюсами к кантовской критической философии. Акселерационизм и философия Ланда представлены как продолжение замыкания, разворачивающегося в пространстве «Критик»: сведение вопроса о синтетическом как вопроса о чистом удерживании-вместе-разделенного к вопросу о трансцендентальном. Это выявление «действующего вещества» акселерационизма позволяет сформулировать альтернативу — радикальный тиджеинг (TJing). Коинсидентальный метод, основывающийся на утверждении субстанциальности совпадения и прояснения структуры чистого удерживания-вместе-разделенного, делает возможным проникновение внутрь синтезов трансцендентального воображения; тиджей (TJ), нарезающий и сводящий вместе несовозможные временные ряды, занимает место лейбницевского Бога, выбирающего наилучший из возможных миров. Озабоченности будущим и вопросом «Что еще может произойти?» противопоставляется вопрос «Что уже произошло и как это можно изменить?».

В статье предпринимается попытка объяснить всплеск популярности космической фантастики на пороге ХХ века. Хотя эта литературная традиция восходит к Цицерону, Макробию, Данте и ряду авторов периода раннего Нового времени, стремительный рост интереса к этому жанру в период Серебряного века вряд ли можно считать случайным. В статье прослеживается генезис фантастики с древних времен и реконструируется формируемая внутри него трехуровневая структура антропоцентричного универсума. Указываются возможные причины, активизировавшие космическое воображение в конце XIX — начале ХХ века. В качестве одной из главных причин называется замыкание мира земной поверхности в результате колониальной экспансии. По мере постепенного сокращения некартографированных и неисследованных земных пространств возникли ожидания в отношении дальнейшего продвижения в еще не изведанные зоны универсума — как в верхние, так и в нижние. Авторы, писавшие о подземных и космических путешествиях, использовали терминологию, метафоры и сюжеты, отражающие причастность к колониальному опыту. В статье анализируется произошедшая трансформация концепта Другого, что нашло выражение в том числе в литературных экспериментах со сценариями столкновений землян с инопланетянами. Рассматриваются три парадигмальных кейса ранней советской научной фантастики с путешествиями в различные космические зоны на примере произведений Александра Беляева (небо), Григория Адамова (подземье) и Владимира Обручева (земля и ее обитаемая изнанка). Проводится сравнение этих произведений с классическими работами Жюля Верна и Герберта Уэллса. В этой связи выявляется отчетливое несовпадение интуиций космического воображения усредненного западного и советского типов. Указывается на некоторые технократические антиципации в романах первых советских научных фантастов.

В своей работе автор определяет современное положение философии в условиях ее постметафизической (или, точнее, постидеалистической) стадии развития, и в особенности ее отношение к разуму и рациональности. Автор предпринимает обзор традиционного понимания философии как философии мирового разума исходя из немецкой философской традиции и гегельянства в частности. Отход от традиционной метафизики разума, который был во многом совершен уже во время жизни Гегеля, знаменует собой децентрацию и демифологизацию разума как предмета философии, что особенно отчетливо видно на примере иррациональной метафизики Шопенгауэра, Ницше и экзистенциализма, а также на установке гуманитарных наук, которые в XIX веке оформились в духе эмпирического, а не умозрительного исследования. Возврат к классическому, метафизическому пониманию разума как вселенской сущности более невозможен, и философия утратила привилегированное право исследования разума, поэтому она должна учитывать и опираться на иные контексты исследований разума — от искусственного интеллекта до социальной антропологии. Философия должна стать интердисциплинарной теорией разума. Философия должна поэтому заняться герменевтической интерпретацией проявлений рациональных диспозиций человека, укорененных в языковом априори, и совершить переход к систематической экспликации контекстов рациональности, которая раскрывала бы нормативные правила функционирования разума. Однако ввиду существования множества типов рациональности, несводимых к некому общему знаменателю, автор констатирует невозможность полной экспликации рациональности для всех контекстов, что обеспечивает возможность критики одного типа рациональности с помощью другого. Это означает, что концепт разума и рациональности должен оставаться принципиально открытым.

Рецензия на: Филип Петтит. Республиканизм. Теория свободы и государственного правления / Пер. с англ. А. Яковлева. М.: Издательство Института Гайдара, 2016. — 488 с.

Рецензия на: Жак Рансьер. Эмансипированный зритель. Н. Новгород: Красная ласточка, 2018. — 124 с., илл.

Рецензия на: Бен Вудард. Динамика слизи. Зарождение, мутация и ползучесть жизни. Пермь: Гиле Пресс, 2016. — 124 с.

Рецензия на: Ховард Айленд, Майкл У. Дженнингс. Беньямин: критическая жизнь / Пер. с англ. Н. Эдельмана. М.: Издательский дом «Дело», 2017. — 720 с.