В статье рассматривается концепция «социального дизайна» в социальных сетях и последствия введения в Facebook frictionless sharing. Основной акцент ставится на возможности применять понятие «разумного ожидания неприкосновенности частной жизни». С одной стороны, любые высказывания в социальных сетях могут оказаться публичными, а потому прежние «разумные ожидания» уже не действуют. С другой, коммуникация все больше автоматизируется, что проявляется в феномене «лайка», соответственно усложняется контроль пользователя за собственными действиями в сети.

В статье дается сравнительный анализ текста (поста) в социальных сетях «Живой Журнал», «Фейсбук» и «Твиттер». Автор предпринимает попытку взглянуть на социальные сети с точки зрения теории систем Никласа Лумана. Статья задает ряд вопросов: что такое Facebook как коммуникативная система? Каков текст в «Фейсбуке» с точки зрения его предсказуемости и информативности? Как Facebook с его ограниченными способами реагирования на текст (лишь две кнопки: «Like» и «Share») меняет нашу картину мира и влияет на нашу способность к восприятию текста. В статье проверяется гипотеза о том, что нынешняя поляризованность общества есть результат нашего длительного существования на территории социальной сети, не принимающей сложного высказывания.

Статья посвящена анализу феномену «интернет-революции» как смены политического режима, реализованной посредством различных форм сетевого активизма (события Арабской весны, российские волнения конца 2011 — начала 2012 гг.). Почему интернет считается магической силой, способной разрушать авторитарные правительства по всему миру? Представлена критика подобной folk-политологии, предполагающей идентичность политической мобилизации и сетевой активности. Реальная роль интернета в актуальной политике рассматривается, исходя из внутренней эволюции сети, ее проникновения в повседневную жизнь обывателей. Современные социальные сети генерируют новые типы локальных городских сообществ и становятся фоном для политических изменений, предлагая новую культуру публичности.

В статье рассматриваются основные политические, социальные и культурные аспекты российских протестных движений конца 2011 — начала 2012 гг. Критически выявляются устоявшиеся понятия, используемые в рамках самих этих движений, а также их социальные самохарактеристики, анализируется влияние новой медийной среды на форму и политические ограничения этого явления. В статье обосновывается тезис о том, что новизна протестного явления заключается в появлении «новой городской романтики».

Главная тезис статьи состоит в утверждении, что революция и коррупция структурно и генетически связаны с процессом государственного строительства. Опираясь на работы Мишеля Фуко и Пьера Бурдьё доказывается, что революция и антикоррупционная ажитация являются производными «нормативного давления», возникающего в процессе универсализация фикции государственного интереса (raison d’État). В заключительной части статьи этот тезис рассмотрен в контексте современных протестных движений в России и США, которые предъявляют запрос на новую норму. Тот факт, что нормотворческая инициатива отошла от правительств к протестным движениям, позволяет утверждать, что современные модели политической репрезентации переживают глубокий кризис.

Статья демонстрирует связь между неолиберальной экономической политикой и новой волной революций, охватившей на первых порах страны Ближнего Востока, но неумолимо распространяющейся на новые страны и регионы. Оценивая революции в качестве результата отдельных ошибок правительств, как следствие заговоров или внешнего влияния, консервативные аналитики оказываются неспособными понять суть этого явления, состоящую в непосредственном превращении масс в субъекта политики. Неадекватная реакция российских экспертов и публицистов (не только правых, но даже и левых) на события Арабской Весны и особенно на революцию в Ливии выдает неготовность идеологических структур российского общества к тем процессам, избежать которых в самой нашей стране на фоне глобального кризиса уже невозможно.

Политическая репрезентация имеет свой исток в революции, с ее расколом учредительной и учрежденной властей. Учредительная власть — событийная форма репрезентации. Учредительная власть возникает не с нуля, а из уже существующих репрезентативных институций недемократического типа. В 1989 – 1993 гг. в России из декоративных «Советов» возникла демократическая учредительная власть, которая потом была преобразована в обычный парламентский репрезентативный орган, утратив свой учредительный и радикально-демократический характер.

Автор размышляет о значении интеллектуалов для формирования революционной ситуации. Основываясь на теоретической модели развития революции, репрезентируемой Великой французской революцией, а также Английской, Русской и Китайской революциями, автор доказывает, что наибольшую опасность для революционного класса представляет его перерождение в авторитарный аппарат, лишенный каких бы то ни было демократических черт. Отказ от признания подобной опасности, по мнению автора, ведет к созданию авторитарных и тоталитарных режимов теми, кто боролся за свободу и демократию.

Отталкиваясь от намеченной Карлом Марксом в «18 брюмера Луи Бонапарта» идеи повторения, статья описывает серию исторических форм такого повторения — присущего государству, капиталу и революции —и предлагает новую периодизацию стадий развития капитализма, основанных на способе обмена, дабы достичь нового понимания исторического настоящего. Автор предпринимает попытку пристальнее вглядеться в природу навязчивого повторения пары капитализм-государство, которое придает повторяемость также и революционному движению. Кроме того, он выдвигает теорию 120-летних исторических циклов.

Насколько идеология определяет те или иные поступки обычного человека и социального ученого? Насколько действия революционера определяются теми идеологическими постулатами, которые он, казалось бы, стремится претворить в жизнь? Почему современные революции, реализуемые с верой в демократию, приводят к установлению антидемократических режимов? Как связаны социальные типы промышленника, ученого-обществоведа и революционера? Ответы на эти вопросы пытается найти в своей статье автор.

Статья вводит в проблематику философских дискуссий на тему популярной культуры и делает акцент на политической философии тех или иных феноменов масскульта. Подробно обсуждаются политические установки американских мультипликационных сериалов — «Симпсоны», «Гриффины», «Американский папаша», «Южный Парк» и др. Автор утверждает, что создатели «Южного Парка» являются носителями либертарианской идеологии, и считает, что за видимой уравнительной антиполиткорректной критикой скрываются определенные политические посылы, которые трудно увидеть сразу. Поэтому сериал требует максимально критического к себе отношения.

В статье рассматривается несколько «политических» эпизодов сериала South Park, вписываемых в традицию американского республиканизма. Внутреннее напряжение и противоречия республиканского дискурса представляются отправными точками для сюжетных решений, выстраиваемых в сериале. «Лицемерие» и «искренность» — термины, используемые тремя отцами-основателями (Джефферсоном, Адамсом и Франклином), которые в эпизоде «I’m a Little Bit Country» изображаются в качестве авторов своеобразной политической машины видимости, позволяющей «казаться и тем, и другим», «делать одно, а говорить другое». В статье анализируется, как South Park создает собственное фикциональное решение основных проблем политического дискурса «искренности», оформляющего экономию демократических и аристократических различий. Результирующая фигура власти, поддерживающая сюжетную логику South Park’а, сопоставляется с «гермафродитной» матерью одного из героев сериала — Эрика Картмана, скрывающей то, что она — отец.

В тексте рассматривается интертекстуальность «Южного парка». Автор утверждает, что культурная значимость «Южного парка» не может быть оценена должным образом без рассмотрения способов, посредством которых сериал использует предшествующую историю анимации и создает на ее основе свою собственную. В статье также утверждается, что необходимо принимать во внимание пути, которыми сериал пытается выделиться из множества похожих телесериалов, включая «Симпсонов» и «Гриффинов». Именно юмор «Южного парка» является тем способом, посредством которого сериал приобрел свой статус анимационного мультфильма в рамках истории анимации.

В статье говорится о том, что хотя шоу «Южный парк» обращается к здравомыслящей аудитории, осознающей искажение информации, транслируемой СМИ, и делающей соответствующие выводы, все-таки концентрация на равной оскорбительности сериала для всех возможных групп и слоев населения, затмевающая настоящую историческую несправедливость, приводит к тому, что сам «Южный парк» одобряет форму «постидеолгического» цинизма. Этот «постидеологический цинизм» полностью противоречит возможности включиться в политическую деятельность Америки молодому поколению, той самой здравомыслящей части аудитории сериала.

Автор обсуждает вопрос о том, как охарактеризовать политическую принадлежность сериала «Южный Парк». В статье утверждается, что политическая уязвимость «Южного парка» и его создателей имеет много общего с мировоззрением «поколения Х», которому присущи политический цинизм, апатия, независимость. Бэккер считает, что «Южный парк» — политически алогичен, в нем содержатся радикальные, реакционные и аполитические аспекты, что также роднит его с мировоззрением поколения Х.

Рецензия на: Ian Johnson. A Mosque in Munich: Nazis, the CIA, and the Muslim Brotherhood in the West. Boston; NY: Houghton Miffl in Harcourt, 2010. — 318 p.

Рецензия на: Логинов В. Т. Неизвестный Ленин. М.: Алгоритм, 2010. — 576 с.

Рецензия на: Мы жили в СССР / Авт.-сост. О. А. Дыдыкина, С. О. Ермакова, В. Н. Куликова. М.: БММ, 2011. — 176 с.

Рецензия на: Валентин Фердинандович Асмус / Сост. В. А. Жучков и И. И. Блауберг. М.: РОССПЭН, 2010. — 479 с.