На основе понятия «реальность философии» (М. Фуко) в статье рассматриваются возможности антиутопической интерпретации усилий Платона в разрешении основной политической проблемы, которая вновь заявляет о себе в распадении философии на два языка мышления в XX веке.

В статье рассматриваются биографические свидетельства о Сократе, которые описывают особенности его внешнего облика и стиля поведения. На основании свидетельств Аристофана, Ксенофонта, Платона и др. делается вывод о стилизации поведения и облика Сократа под образ спартанца. Сопоставляются античный «миф о Спарте» и биографические свидетельства о Сократе. Обнаруженные параллели позволяют говорить о неречевом измерении античного философского нрава как предмете историко-философских исследований.

В статье освещается вопрос о различных типах постнацистской рецепции Платона в Германии. Согласно автору, «денацификация Платона» была осложнена выходом книги Карла Поппера «Открытое общество и его враги» (Т. I. «Чары Платона». 1945). В попперовской либеральной критике политического платонизма Платону дается интерпретация, отличная от нацистской только знаком. В статье анализируются различные программы денацификации: полное отвержение нацистского/тоталитарного толкования политики; истолкование платоновской критики демократии как попытки ее совершенствования; реабилитация платоновской политики, выигрывавшей в сравнении с тоталитарными режимами ХХ века; обвинение либеральной критики в том, что она под видом Платона критикует современное меритократическое (= аристократическое) общество. Господствующее сегодня прочтение Платона заменило тоталитарное герменевтическое насилие обратным: Платон предстает певцом диалога и убеждения (vs принуждение), провозвестником парламентской демократии.

В статье разбираются первые переводы Платона на русский (и частично церковнославянский) язык, осуществленные в масонской среде в XVIII веке. Статья показывает, как в своей переводческой практике, а также «теории» (содержащейся, например, в «предуведомлениях» к диалогам) переводчики Платона предвосхитили спор архаистов и новаторов начала XIX века, концептуализированный Ю. Тыняновым. Высока роль этих переводов (несмотря на некоторые неудачи) в формировании русской философской и даже семиотической терминологии.

В статье обсуждаются особенности цитирования источников у Кржижановского. Рассматривается знание им доксографических сведений о Платоне, включая использование отрывков, восходящих к Диогену Лаэртскому. Анализируется прямое обращение Кржижановского к Платону, его диалогам и отдельным теориям. Детально исследуется задействование основных идей диалогов «Федон», «Государство», «Тимей», «Пир», «Федр», «Теэтет», «Софист» в художественной прозе и теоретических работах Кржижановского. Обсуждается использование Кржижановским 6-томного собрания сочинений Платона в переводе и комментариях В. Н. Карпова (1798–1867), в частности использование комментариев Карпова к «Федру» и «Пиру» в эссе «Любовь, как метод познания».

Cтатья посвящена вопросу о причинах выбора Платоном драматической формы для его философских сочинений. Автор предполагает, что обоснование этому может быть найдено в философских положениях, касающихся отношения «чистого мышления» и «образности» и выраженных, в частности, в диалогах «Государство» и «Софист». Рассмотрение соответствующих фрагментов, как и анализ различных способов изложения и структуры некоторых диалогов, позволяют автору выдвинуть предположение о «перформативном» характере диалогов, когда содержательные положения осуществляются самой формой произведений. Этой перформативности и служит прежде всего драматическая форма сочинений Платона.

В статье рассматриваются перспективы использования и развития идей Томпсона Кларка из его известной статьи «Наследие скептицизма» (1972). Основной акцент при этом делается на критике Кларком понятия «стандартной концептуально-человеческой конституции» и связанного с этим понятием разграничения между обычными вопросами нашей повседневной жизни и философским интеллектуальным поиском. В качестве сравнения и дополнительного обоснования позиции Кларка используется критика Дональдом Дэвидсоном дуализма схемы и содержания. Помимо этого в статье рассматриваются аргументы Дж. Э. Мура против философского скептицизма, которые могут быть использованы для исследования метафизических предпосылок современной эпистемологии и для разработки расширенной концепции «обычного». Основной вывод статьи заключается в том, что эпистемологический скептицизм, будучи логическим продолжением этих предпосылок, во многом зависит от различия между чисто логическими и эпистемологическими возможностями. Данное различие предполагается самим понятием концептуальной схемы, и именно на него опирается скептик в своих радикальных и интуитивных выводах.

Статья Томпсона Кларка «Наследие скептицизма» положила начало в 70-х годах XX века возрождению интереса к проблемам философского скептицизма и заново поставила вопрос о его значимости для философии в целом. В этой статье Кларк дает новую интерпретацию традиционных скептических проблем и указывает на нераскрытый потенциал аргументов Дж. Э. Мура в защиту здравого смысла. В частности, Кларк показывает, что отсутствие повседневных контекстов у скептических вопросов и гипотез, а также у попыток Мура противостоять им еще не делает, как полагали философы обыденного языка, эти вопросы и ответы на них бессмысленными. Однако вопросы скептиков и ответы их оппонентов часто разделяют одну общую теоретическую предпосылку — представление о стандартной концептуально-человеческой конституции, которая обуславливает то, как человек познает окружающий мир. На этой идее основываются и широко распространенные представления о том, чем является объективное познание и философское исследование как таковое. Однако (на примере понятий сна и галлюцинации) Кларк показывает, что такое представление о природе человеческого познания противоречит тому, как на самом деле функционируют понятия, с помощью которых мы познаем окружающий мир.

В статье исследуется феномен порнографии на его дофеноменологическом и додискурсивном уровне, то есть в изначальном пространстве религиозных табу, моральных запретов и юридического закона, лишь и делающих его возможным. Другими словами, порнография рассматривается не в своих феноменологических очевидностях (совокупляющихся тел), а на уровне невидимого и вытесняемого насилия, которое только и делает возможным сексуальное возбуждение. Интересно, что закон это насилие не преследует, поскольку именно оно является местом его собственного приложения и оправдания.

Автор исследует такой феномен порнографической культуры, как порношик, акцентируя внимание на американском кинематографе 1970-х. Основываясь на гипотезе, что порношик — это попытка представить порнографию в качестве высокого искусства, автор анализирует ключевые для данного течения картины, выделяя те изменения, которые претерпело понятие «порношик» с течением времени, и определяя его слабые места, которые не позволили феномену порношика занять достойное место среди других феноменов высокой и массовой культуры.

В статье анализируется фундаментальная двойственность, характеризующая взаимодействие имплицитного зрителя с женскими образами в самых разных контекстах, от классического кино и оперы до садомазохистской порнографии. Полемизируя с тезисом об объективации женщины в маскулинной визуальной культуре, автор показывает, что динамика мужского желания даже в самых мизогинических жанрах строится на осцилляции между садистической объективацией и мазохистской субъективацией героинь. Эта осцилляции останавливается лишь в случае выхода за пределы воображаемого к несимволизируемому «объекту-причине желания», связанному с лаканианской моделью любви.

Академические исследования порнографии — молодая область научного знания, легитимность которого еще не до конца осмыслена самими исследователями, работающими в данной сфере. В статье дается обзор наиболее значимой антологии текстов, посвященных исследованиям всего спектра порнофильмов — от жесткого порно до мягкой эротики. Также поднимается вопрос о терминологических проблемах этой сферы исследования и о возможных границах в области знания, где предмет претендует на постоянное преодоление границ дозволенного.